— Отец мой, — шептал Хаим, теряя сознание, а точнее — поднимаясь в своем восприятии мира на тот уровень, где вовсе не сознание определяет суть восприятия и контакта, — отец мой… мама… где вы?
И будто эхо, он услышал, наконец, настолько ясно, насколько он вообще мог ясно осознавать происходившее:
— Хаим, сынок, если ты слышишь, если ты чувствуешь меня, отзовись, и я найду тебя. Мне нужна только нить, и нитью станет любое сказанное тобой слово. Скажи его…
— Отец, — Хаим поднялся над Голгофой, он сейчас видел и себя, висевшего на кресте, склонившего на грудь голову в терновом венке, и Павла, прятавшегося от римских легионеров за спинами любопытствовавших евреев, и город Ерушалаим от края до края, крепостную стену и холодность Храма, и густую черноту, которую наступавший вечер опустил на склон Масличной горы, и черные почему-то звезды на белом от боли небе, и еще он успел увидеть, как дернулось в последней конвульсии тело Иешуа, оставленное им, а потом он упал в теплые отцовские объятия, и рядом были мама, и Андрей, и Людмила, и Муса, и еще люди, знакомые и незнакомые, и серый день Саграбала.
Он вернулся домой.
— Господи, — сказала Дина, — как ты изменился, сыночек…
И Хаим заплакал.
За телом Иешуа — своим, по сути дела, — он вернулся трое суток спустя в единицах первого измерения времени. Он привык ощущать себя именно в этом теле.
Ученики Иисуса, пришедшие на заре, чтобы похоронить учителя, не обнаружили его тела в пещере и пали на колени перед очередным, — последним уже, — чудом.
* * *
Читатель, вероятно, составил определенное мнение о событиях, описанных в тексте, как и о самом тексте, описывающем эти события. Более того, я убежден, что некоторая (видимо, небольшая) часть читателей именно сейчас начала подозревать, что, собственно, представляет собой моя интерпретация. Обращаюсь именно к этой категории читателей.
Происшествие с Хаимом (если это можно назвать происшествием, учитывая его влияние на историю цивилизации в целом и людей Кода, в частности) породило, как мне кажется, две проблемы, которые я бы хотел обсудить, прежде чем переходить к финальной части повествования.
Проблема первая — эволюционно-историческая, насколько вообще возможно смешение биологического понятия эволюции с сугубо статистическим процессом, каким является история цивилизации.
Вторая проблема — философская, и начну я именно с нее, потому что именно с нее начинались выступления всех оппонентов, ознакомившихся с моей интерпретацией явления Христа и зарождения христианства.
К моему удивлению (сознаюсь, мне этот аргумент и в голову не пришел!), основное возражение свелось к тому, что интерпретация нарушает основной закон философии о равноправии материи и духа в единстве мира.