Положив трубку, Марк подумал и, поднатужившись, вытащил из мешка описанный им в разговоре плоский камень, на одной поверхности которого действительно был выбит текст — строчек двадцать или двадцать пять. Камень выглядел старым, а надпись — сделанной Бог знает в какие времена, некоторые буквы почти совсем стерлись, а иные выглядели так, будто человек, выбивавший их, терял силы, и зубило соскальзывало, оставляя неровные полосы.
Илья Давидович позволил себе вольность — приподнялся и начал глазеть издалека, стараясь разобрать написанное.
— Древний камень, как по-твоему? — неожиданно спросил Марк. Не хотелось ему приглашать никого из синагоги, а этот ешиботник сам оказался, вот пусть и разбирается.
— Я не археолог… — Кремер пожал плечами. — Вид очень древний, но…
— Читай, — решил наконец полицейский. Илья Давидович подошел к столу и для начала округлил глаза:
— Славно имя Твое, — пробормотал он в испуге, — Царь всех людей, Господь наш!..
— Читай, — нетерпеливо потребовал Марк, — пугаться и молиться будешь потом.
— «И сказал Господь Моше, говоря…» — хрипло пробормотал Илья Давидович и смолк, раздумывая над тем, правдиво ли он играет изумление и растерянность.
— Ну! — рыкнул Марк.
— «И сказал Господь Моше, говоря: в день шестой месяца Нисан года пять тысяч семьсот пятьдесят девятого придет Мессия, сын Давида, в святой город Иерусалим, отстроенный племенем твоим. И имя ему будет Элиягу Кремер, и будет ему от роду лет сорок пять. И возвестит Мессия, сын Давида, царствие Мое, и возродится племя иудейское, и воздвигнется Храм Мой. А народы, не избранные Мной, воскликнут: где племя твое? Ибо одни останутся они пред ликом Моим. И сказал Моше: что делать, Господи? И сказал Господь Моше, говоря: трудиться во имя Мое. Не нарушать заповедей Моих. Знать место свое, путь свой. Не здесь, в пустыне Синайской, и не там, в земле Ханаанской, подаренной Мной. Но везде…»
Илья Давидович отступил к окну и опустился на скамью. Впервые в жизни он оказался перед выбором, который должен был сделать сам, и выбор этот касался не его лично, а всего народа его, и он трусил, он был самим собой и не трусить не мог, но он был ведомым по сути своей и попал уже в психологическую кабалу к личности, куда более значительной, и не мог при этом не возвыситься сам. Хотя бы в мыслях своих.
Пути к отступлению попросту не существовало, и выбора на самом деле не было тоже. Но Илья Давидович боялся. Что в этом странного?
Пока ешиботник молча сидел, погруженный в свои мысли, Марк успел сообщить о находке, важность которой он, несмотря на всю свою нелюбовь к пейсатым, отлично понимал.