К Фатиме долго приглядывалась молодая самостоятельная женщина, решившая взять ребенка и увезти его в Лондон, где она в последнее время работала по выгодному контракту и где собиралась жить еще некоторое время. Она уходила от Фатимы и снова возвращалась к ней, приводила свою маму, слушала ее увещевания, кивала, но снова смотрела в тот угол, где уже почти год проживала таджикская девочка.
Рядом, в соседней кроватке, грызла палец рыжая грузинка, к которой иногда приходила ее родная мать и просила подержать ребенка еще немного, пока наладится жизнь. Она не писала отказа, но и не забирала девочку уже довольно долго... Напротив попискивал слабенький молдавский мальчик, оставленный матерью сразу после рождения. Правда, в отказе от ребенка она указала свое настоящее имя и адрес на исторической родине. Соцработник написала туда, ей ответили, что молодая женщина не появлялась уже давно, но ребенка, родню, готовы забрать к себе…
Еще в одной кроватке этой группы проживал мальчик, которого родила бомжиха на одной из станций метро. Пока кто-то бегал известить о происшествии дежурного по станции, ей помог случайно оказавшийся рядом врач. Женщина была очень грязна и, кажется, не протрезвела даже после родов. При ней не было документов, ничего конкретного не сообщила она и о месте проживания. Новорожденного после больницы разместили в доме ребенка (до выяснения всех обстоятельств), да так тут и забыли…
Самостоятельная женщина снова надолго уехала в Лондон, так и не решившись взять ребенка. Фатима уже самостоятельно ходит, смешно переваливаясь на своих толстых ножках. Она по-прежнему часто улыбается, и на нее по-прежнему засматриваются все приходящие в эту группу взрослые люди. О ней расспрашивают, качают головами, а потом долго еще вспоминают, проходя мимо контейнеров с мусором в своих дворах.
История двадцать первая. Сорокина семья
Из их окна на седьмом этаже было хорошо видно большое и добротное гнездо сороки. Наверное, оно было устроено еще несколько лет назад, когда береза была пониже, но шло время, и семейная жизнь пернатых поднималась на недосягаемую для местных кошек высоту. Этой весной уже можно было во всех подробностях наблюдать, как птицы обновляли и укрепляли гнездо, как в нем появились пестрые яйца, как самец прилетал подкормить свою подругу, сидевшую безотлучно на кладке. Делал он это, впрочем, нечасто, так что дети удивлялись: как сорока не погибает с голоду? Наблюдения за птичьей жизнью были так интересны, что вся семья стала звать окно в кухне «каналом ВВС».
В свой срок из яиц вылупились птенцы ― всего двое: мальчик и девочка. Это было видно сразу ― по оперению, по повадкам. Дети прозвали их Каркушей и Каркарычем. Птенцы негромко галдели и постоянно требовали от сороки еды. Их раскрытые клювы торчали из гнезда вечным напоминанием о материнском долге. «Все как у людей», ― думала женщина, приходя с работы и принимаясь за приготовление ужина. Ее сын и дочь нетерпеливо стучали по столу вилками, рассказывали новости из школьной жизни и тоже постоянно посматривали за окно, на птичью семейку. Смотрели через стекло, не открывая раму, поскольку в семье был еще один, непраздный, наблюдатель ― кот Шустрик. Кот был немолодой и давно нешустрый, но, глядя на птиц, в нем некстати просыпался охотничий инстинкт. Однажды он даже выбрался из тогда еще открытого окна на ветку березы и, прижав уши и подвывая от страха, пополз в сторону гнезда. Хорошо, что вовремя заметили, а то либо птенцам, либо коту пришлось бы плохо…