Долгие годы жизни в девственном лесу для Швейцера и его верных сподвижников были полны лишений. Изредка лишь приходили деньги от друзей. В октябре на эти деньги по весьма дорогой цене был закуплен рис. Жизнь продолжалась. Пришел из Франции первый пароход и сразу доставил больнице кое-что из самого необходимого. На нем отплыли в Европу большинство жен и детей белых чиновников колониальной администрации. Швейцер остался в Ламбарене. На пароходе до последней минуты держали в запасе каюту для доктора и его жены.
Наконец в Ламбарене прибыла замена врачам и сестрам. Об этом позаботилась Эмми Мартин. Однако сам Швейцер остался на своем посту. Будущее больницы представлялось еще слишком неопределенным, чтобы он мог ее покинуть. Осенью 1946 года он настоял на том, чтобы Елена вернулась в Европу. Самому же ему предстояло еще проделать большую работу. Постепенно порядок в больнице налаживался. Приток больных увеличивался день ото дня. Снова приходилось одновременно содержать в больнице до двухсот пациентов. И Швейцер все откладывал поездку в Европу.
Понял ли мир, что «старик из джунглей» всей своей работой и жизнью осуществлял свой главный философский принцип? Принцип благоговения перед жизнью? Пятьдесят миллионов убитых оставила война. Разве не счастье для человечества наконец обрести живой образец, призывающий к гуманности и доброте? Есть ли смысл лишь все время вспоминать об ужасном прошлом? Мир снова открыл для себя гуманиста Швейцера. Многие газеты начали изо всех сил его восхвалять.
В октябре 1948 года, после десяти лет безотлучной жизни в Ламбарене, Швейцер наконец вернулся в Европу.
24 октября 1948 года Швейцер сошел с корабля на берег в гавани Бордо. Если не считать немногих дней, проведенных в Европе в 1939 году, которые никак не назовешь отпуском, Швейцер безвыездно находился в Африке около двенадцати лет. В Ламбарене он получал множество приглашений выступить с докладами и концертами. Но хотя больница после войны по-прежнему испытывала серьезную нужду в деньгах, Швейцер никак не мог решиться принять эти приглашения. Он хотел отдохнуть дома только месяц-другой, в этом он остро нуждался, а затем вернуться в Африку. Положение больницы все еще представлялось ему недостаточно стабильным, чтобы он мог надолго оставить ее. К тому же хвалебные гимны ему и его больнице в некоторых газетах вызывали у него настороженность. Швейцеру было не по душе, что стойкость, которую он проявил в Африке в страшные годы войны, отныне восхваляли как некий подвиг гуманизма: «В то время как другие убивали, он лечил несчастных больных». Доктор не хотел, чтобы его поступок успокаивал больную совесть человечества.