.
Эльзасцы часто изгонялись завоевателями с родной земли. Им приходилось поневоле путешествовать, они становились предприимчивыми, научились приспосабливаться к чуждой обстановке и реализовать свои способности и призвание невзирая на трудности. Многие из них прославили себя не на родине, а в чужих краях. Уроженкой Эльзаса была ученица Ференца Листа, знаменитая французская пианистка Мари Жаэль-Траутман (1846 — 1925). Эльзасский скульптор Огюст Бартольди (1833 — 1904) прославился Статуей Свободы, установленной при входе в порт Нью-Йорка. Одним из первых кинооператоров, снимавших великого Толстого, оказался эльзасец Жозеф Мундвиллер... Возможно, что страсть к путешествиям пробудилась у будущего философа под влиянием именно этой исподволь развивавшейся черты характера эльзасцев. Кстати, большинство врачей и сестер милосердия, которые впоследствии работали в африканской больнице доктора Швейцера, были также выходцами из Эльзаса.
Но куда бы ни забрасывала эльзасцев судьба, их любовь к родному краю оставалась неизменной. В старости они возвращались в свои маленькие зеленые городки — писали воспоминания и пестовали внуков. Никогда не изменял любви к родине и Альберт Швейцер. Философ считал, что родине он обязан всем — здоровьем, физической выносливостью, душевной закалкой. «Я сосна Вогезских гор», — говорил о себе Швейцер. Корни свои он всегда ощущал в родных Вогезах. Они питали его оптимизм, веру в людей живительными соками эльзасской земли. Швейцер гордился тем, что он эльзасец. Встречи с земляками и родными местами были для него праздником.
Говоря об истоках влияния на формирование личности Швейцера, особо следует отметить роль семьи. Несколько поколений семьи Швейцер — Шиллингер по мужской линии были либо священнослужителями, либо церковными органистами. С детских лет будущий органист-виртуоз ощутил неосознанное влечение к музицированию и блаженство, доставляемое музыкой. A пасторский пример деда и отца пробудил интерес к вопросам религии, к проповеднической деятельности. Религиозность семьи Швейцер — Шиллингер была искренней и глубокой, и, хотя будущий ученый-теолог с детства задавал отцу и учителям немало еретических вопросов, касавшихся религиозных догм, хотя ко многим из них еще в юношеские годы он относился критически, он не мог не проникнуться духом религиозности. Вот как об этом говорит сам Швейцер: «В теологии и музыке я был, можно сказать, у себя дома, ибо в роду моем было немало пасторов и органистов и вырос я в среде, где ощущалось присутствие тех и других»