13 октября 1905 года Швейцер сообщил в письмах к своим родным и нескольким друзьям, что (по зрелом размышлении) начинает изучать медицину, с тем чтобы после завершения курса уехать работать врачом во Французскую Экваториальную Африку.
Как он и ожидал, разразилась буря. Одни неистовствовали, негодовали, у других его решение вызвало полное недоумение. Швейцера убеждали, что его замысел лишен всякого смысла, а его самого сравнивали с человеком, «который закопал в землю свой талант». В особенности родители, и прежде всего отец, никак не могли понять, почему их сын, наделенный столькими разнообразными дарованиями, сын, которому прочили блестящую карьеру, вдруг решился на такое. Уехать в Африку! В джунгли! И ведь это чрезвычайно рискованно! Страшные опасности подстерегают там человека: тропическая лихорадка и одиночество, коварство туземцев и дикие звери.
Сначала его родители, потом брат и сестры, дядюшки и тетушки, кузены и кузины Швейцера принялись уговаривать его отказаться от своего безумного плана. Уж если ехать в Африку, то на худой конец чиновником колониальной администрации или же лесоторговцем. Еще как-то можно было понять желание отправиться в Африку миссионером на некоторый срок, года на два-три. Здесь сказалось то особое пристрастие, которое питал к миссионерской работе отец Швейцера. Самому ему ведь так и не довелось стать миссионером. Донимали Швейцера и его друзья-богословы. Они тоже еще как-то могли бы его понять, если бы он отправился в Африку миссионером, чтобы нести слово божье язычникам. Но ехать в Африку врачом?! Кое-кто из друзей Швейцера всерьез опасался, не помутился ли у него рассудок; были даже такие, кто с отвращением отвернулся от него, усматривая нечто патологическое в подобном решение человека его возраста и положения. Но больше всех, разумеется, был потрясен Видор, полюбивший Швейцера, как родного сына. Именно объяснения с ним особенно боялся Швейцер. Видор огорченно и гневно назвал Альберта «генералом, который вздумал взять ружье и полезть в окоп».
Но корабли были уже сожжены. Неделю за неделей выдерживал он перекрестный огонь обвинений, исступленных уговоров и клеветы. Он не поддался, хотя нервы его подверглись тяжелому испытанию.
Не все сказанное он отвергал с ходу; так, много раз, к примеру, задумывался он над тем, что, может быть, и впрямь целесообразнее служить своим идеалам в должности миссионера. Но и тут тоже он не поддался уговорам и решил приступить к изучению медицины. Овладение этой трудной наукой отняло у него много лет и много сил. «В том, что изучение медицины потребует от меня огромного напряжения, я нисколько не сомневался».