– Вы ее убили, – спокойным, ничего не выражающим голосом закончил Карпентер.
– Да, это оправдывающие вину обстоятельства, – изрек Колхаун.
– Как я и говорил. Комар носа не подточит, – отозвался Карпентер. – Кроме того, она и так уже совершила тяжкое преступление, похитив офицера полиции, так что какого черта мы вообще о чем-то спорим. Вдобавок ко всему, она еще два раза в него выстрелила. Если эти действия не относятся к разряду тяжких преступлений, я готов сожрать все юридические справочники в этом паршивом штате.
– Вам не о чем беспокоиться, – успокоил Берта Колхаун.
– Ну, разве что большого жюри[5], – поправил напарника Карпентер. – Как вы понимаете, Клинг, ваше дело все равно будет рассматриваться именно им. В этом смысле вы ничем не отличаетесь от обычного гражданского лица.
– И все равно вам не о чем волноваться, – промолвил Колхаун.
– Еще чуть-чуть, и она бы его убила, – неожиданно спокойным голосом произнес Клинг. Слезы внезапно высохли. Он уставился на следователей убойного отдела так, словно только что их заметил. – Я не мог ей этого позволить. Не мог допустить, чтобы Кареллу убили во второй раз.
Ни Карпентер, ни Колхаун не могли взять в толк, о чем Клинг ведет речь. Бернс прекрасно понял, что хотел сказать его подчиненный, но настроения объяснять у лейтенанта не было. Он просто подошел к Берту и сказал:
– Считай, что с тебя сняты все обвинения. Никакого внутреннего расследования не будет. А пока езжай домой и хорошенько отдохни.
Для следователей убойного отдела слова Бернса тоже прозвучали загадочно. Они переглянулись и пожали плечами, решив списать все эти реплики на эксцентричность работников восемьдесят седьмого участка.
– Что ж, – промолвил Карпентер, – полагаю, на этом все.
– Вроде да, – кивнул Колхаун, после чего, раз уж Клинг наконец взял себя в руки, позволил себе шуточку в его адрес. – Главное, в тюрьму не попадайте.
Ни Бернс, ни Клинг не улыбнулись – даже из вежливости.
Колхаун и Карпентер прокашлялись и, не попрощавшись, вышли.
* * *
Она сидела в полумраке больничной палаты, смотрела на мужа, погрузившегося в сон под воздействием успокоительного, и ждала, когда он откроет глаза. Она никак не могла поверить, что он жив, и молилась о том, чтобы он быстрее поправился.
Врачи пообещали ей, что немедленно займутся лечением. От них она узнала – как сложно даже приблизительно установить, сколько времени нужно для того, чтобы у человека выработалась стойкая зависимость от героина. Доктора объяснили это тем, что наркотик производится нелегально и потому количество примесей в нем варьируется от партии к партии. Карелла утверждал, что в первый раз ему сделали укол в пятницу поздно вечером, – это означало, что наркотик ему вводили на протяжении трех суток. По мнению врачей, человек, психологически настроенный на длительное употребление героина, вне всякого сомнения, очень быстро станет наркоманом, – ему вполне может хватить и трех суток, особенно если используется чистый героин. Однако доктора исходили из того, что Карелла никогда прежде не употреблял наркотики, и ему кололи героин, приобретенный на черном рынке, нелегально, а значит, он содержал немалый процент примесей. Если все действительно было так, как предполагали врачи, злоумышленникам понадобилось бы гораздо больше времени на то, чтобы превратить детектива в законченного торчка, – недели две-три. В любом случае врачи обещали немедленно приступить к лечению наркотической зависимости (хотя, как отметили они, «зависимость» – это громко сказано, привыкание толком так и не успело выработаться), выразив при этом уверенность в стопроцентном успехе. Еще они пояснили, что Карелла не выказывает ни малейшей психологической зависимости от героина, которая весьма типична в классических случаях наркомании, после чего принялись пространно рассуждать о специфике личных качеств каждого отдельного пациента, физической зависимости, степени переносимости абстинентного синдрома, а потом один из докторов неожиданно и при этом очень тихо спросил, не баловался ли в прошлом Стивен с наркотиками.