Кроваво-красное море яростно боролось с ярко-желтым песком.
Оно то накатывало, то отступало, перемешиваясь в нечто серое, и в какой-то момент я обнаружил себя стоящим на бескрайней стеклянной равнине.
Где-то в вышине пылал алый то ли рассвет, то ли закат, а ноги чувствовали идущее от земли тепло.
Казалось, что песок и огонь нашли компромисс в виде стеклянной прокладки, вот только то и дело сверху падали огромные капли бурого огня, а равнина то и дело покрывалась сетью трещин.
Одна из таких трещин пробежала в опасной близости от меня, и я еле успел подхватить статую Толстого.
Иван стоял на одном колене, вытянув руки вперёд, а на его стеклянном лице было запечатлено неимоверное напряжение.
Умом я понимал, что все это — скорей всего плод моего воспаленного воображения, и что с Толстым ничего не случится, даже если он провалится в трещину.
Но внутреннее чутьё настойчиво шептало — ни в коем случае не допустить разрушения статуи!
Не знаю сколько времени я находился со статуей Толстого — то уходил от огненных капель, то убегал от змеящихся трещин.
В какой-то момент я поймал себя на мысли, что сам готов прыгнуть в очередную трещину и попасть в жаркие объятья песка.
Но сдержался.
Если за себя я был уверен — не знаю почему, но я чувствовал, что окажусь на арене с Рив, то насчет Толстого сильно сомневался.
Ну а бросать Ваню я точно не собирался.
Вот только силы медленно, но верно заканчивались, а я так и не знал, что делать дальше.
Сколько продлится сфера Толстого? Почему он превратился в стекло, а я нет? И что это за место?
Увы, но, сколько бы я не всматривался по сторонам, вокруг не было ни единой горы, ни единого дерева или пещеры.
Лишь гладкая стеклянная поверхность, по которой то и дело пробегали узкие трещины, да блуждал какой-то огонёк.
Огонёк?
Я присмотрелся к дрожащей на севере искорке и задумчиво посмотрел наверх.
Огненные капли, падающие с неба, или расплескивались огнём или оставляли после себя едва заметную оплавленную лунку.
Огонёк же… Он как будто плясал, да и вообще, был единственным признаком жизни на этой равнине.
— Ну что, Вань? — я вопросительно посмотрел на статую Толстого. — Сходим, проверим?
Стеклянная скульптура Толстого промолчала, и, расценив молчание, как знак согласия, направился на север.
Считать время я бросил ещё когда убегал от огненных капель и трещин, поэтому ориентировался исключительно на чувство усталости.
Когда становилось сильно тяжко, я замедлял ход и следил, чтобы не попасть в трещину или под огненные плевки.
Когда силы снова появлялись, то делал рывок, стремясь быстрее добраться до огонька.