Вы, наверное, помните, что все дети, живущие в пределах Греховной Мили, были у вахты на мушке — тут хоть в ванной спи, хоть на причале, хоть под окнами стой на улице всю ночь. Хоть по шею в воде подавай — можно спать без последствий, до тех пор, пока ты по-настоящему не пропадешь. Но стоит тебе исчезнуть по настоящему, как тревога поднимается страшная.
Оказывается, в такие минуты, полицейские встают на уши и начинают опрашивать всех подряд. Некоторые из них способны в такие моменты на глупейшие выводы. Им тут же пришло в голову, что я могла сбежать обратно в родные места (хотя все уже давно запамятовали, как эти места называются).
— Это правда? — грозно спросил папа у Бюдде. Он помнил, что тот дарил мне шарф в трудную минуту.
Бюдде за словом в карман не лез. Он напомнил, что я уже несколько раз практиковала выживание в городе в одиночестве, без отца. В конце концов, он порекомендовал ждать, пока я не вернусь, набрав полный карман лакрицы или угнав автомобиль.
Какая жалость, что меня не было рядом. Услышать такое от Бюдде! Мне бы это понравилось, я уверена. Хотя, надо признать, что лакрицу я давно уже не люблю. Мой поезд с лакрицей уехал задолго до двенадцатилетия.
Ближе к вечеру на территории «У заморского таракана» появилась бабушка Дульсинея.
Бывшая полицейская стройно вышагивала с микрофоном в руке — точь в точь как оперная певица из прошлого. От микрофона вился тонкий проводок, который заканчивался в сумочке. Сумочка орала так, что «Вахта», расположенная строго напротив, не смогла бы перорать даже при помощи большого оповестительного репродуктора. Сумочка кляла «Вахту Давида» на чём свет стоит, упрекая в бездействии ещё и себя. По мнению сумочки не следовало профессиональному полицейскому идти на поводу у трудных подростков. Когда Дульсинея Тобольская принялась биться лбом о жестяной таз, в котором официанты держат бутылки, капитан Озбей увел её пропустить по стаканчику. После стаканчика, Дульсинея уже не приходила в себя.
До вечера было ещё далеко, а меня уже считали без вести пропавшей. Все мои предыдущие подвиги на почве бездомной жизни были не в счёт. Все позабыли, что я Ана Ананас, а не какая нибудь Рената Колицер, не знающая слова самостоятельность.
К слову, Рената Колицер тоже находилась в эпицентре событий. Вахта Давида вдруг решила, что она чуть ли не главный зачинщик.
— Ты ведь её лучшая подруга, да? — наседал строгий полицейский, тряся перед её носом папку с надписью «Криминальное прошлое Анны Романовой».
Как только эта дура Рената увидела папку, сразу же промычала, что видится со мной примерно раз в год!