Как-то Дине приспичило выскочить курить в дождь. Она вручила Юре свой зонт и взглядом приказала его над ней держать. (От этого воспоминания Юра зажмурился и сочувственно взглянул на свой рюкзак, в котором сберегал рукопись). Она курила, вышагивала по лужам, заставляя Юру постоянно двигать зонтом, чтобы ни одна капля не испортила прическу девушки. И говорила — так хохотала, что Юре и не жалко, и не обидно было ей прислужить. «И кольца метались… кольца…»
— Кольца? — молодая девушка сказала в унисон Юриному внутреннему голосу. — Ну отдала бы кольца мне! — она обращалась к высокой грузной брюнетке.
— А тебя тогда не было, вот и пришлось продать.
— Как жаль, что меня тогда не было!
— Ну чего ты?! — брюнетка раздраженно шикнула на собеседницу.
— Ну попридержала бы. Это же подарки были, подарки не продают. А вот подруге, даже будущей, их отдать можно!
Юра зажмурился: от бессмысленной женской болтовни у него сразу начинала болеть голова. Перевел взгляд на отреставрированный фасад здания. Вспомнил, как приятно было открывать массивные двери и подниматься по мраморной лестнице в Чеховскую аудиторию — самую красивую и светлую. (Если бы редактор Полянский носил капроновые колготки, он бы обязательно вспомнил, как неприятно было сидеть в них на кожаных креслах этой аудитории, но Юра был человеком консервативных взглядов, и капроновых колготок он не носил, поэтому воспоминания были только приятными).
— Михаил Юрьевич же! — снова женский голос отвлек от мыслей.
— Лермонтов?
— Эдельштейн!
— Кудрявый что ли?
— Красивый!
Юра хмыкнул. Этого преподавателя он помнил хорошо. Михаил Юрьевич Эдельштейн вел семинары по анализу и интерпретации. Все девушки кафедры художественно-литературной критики (и Дина тоже) были им безгранично очарованы, и поэтому, в отличие от Юры, прощали ему постоянные отклонения от темы лекции. Посреди рассказа о видении Нолана или эстетике Лимонова Эдельштейн мог вдруг начать говорить о Холокосте и Деле врачей, потому что в свободное от преподавания время он с трепетом занимался изучением еврейской истории.
«Что очень характерно и даже правильно для человека с фамилией Эдельштейн,» — Юра улыбнулся сам себе, сунул окурок в трещину постамента и зашагал к воротам.
У Дины уже устали ноги. Кафель был влажным из-за горячего пара, и шлепанцы то и дело поскальзывались, поэтому ей приходилось идти медленно и постоянно напрягая стопы. Очень длинный коридор и впереди ничего не видно: тяжелый белый пар клубится. Из-за него тяжело дышать. Воздух вязкий и горячий, обжигающий легкие. Куда идти не видно, поэтому пришлось прямо.