она стояла возле ящиков, они были сколочены из белых досок, потому вся фигура ее выделялась объемно, рельефно, женщина, все ему отдавшая, но не уронившая гордости своей, жертвенность ее была не унижением, а возвышением над ним, над миром, над самой собой;
пустой взгляд его, наткнувшийся на ее одинокую фигуру, вдруг ожил, в нем мелькнул отдаленный свет надежды, но это длилось совсем недолго: он не мог унизить себя этой надеждой, и надменность сменила ее.
— Ты подонок, — сказала она, — я знала это раньше, но думала, что ошибаюсь, но ты из тех подонков, что хуже чумных, весь истекаешь ядом и желчью;
тогда он пошел на нее, пошел спокойно, сжимая кулаки в карманах бушлата, на лице его не было гнева — маска безразличия;
она испугалась первый раз за все их встречи, она испугалась этой нечеловеческой маски и побежала;
он рванулся за ней, перепрыгивал через канаты, тумбы, якорные цепи, мимо бочек, подъемного крана, вдоль ржавого борта корабля, и чем дальше шла эта погоня, тем сильнее наливалось жизнью его лицо, в нем был азарт, торжество, смешанные со злобой, на ходу подхватил он железную занозу, и когда женщина выскочила из тени, которую отбрасывал борт корабля, на залитую солнцем бетонную площадку, он настиг ее;
она упала от удара, не успев вскрикнуть;
он замер и в то же мгновение осознал, что произошло, и словно случился в душе обвал, грозный, тяжкий, обрушив все, затмив даже малую каплю надежды, — он умер, хотя еще стучало сердце, он умер, отупели, остекленели глаза, угасла в них даже тень осмысленности, живой мертвец, рухнувший в безвозвратную глубину потусторонней ночи, он стоял у края пирса, и смерть стерла черты его лица, согнала с них недавнюю надменность, и обнажилась суть — жалкость, смешанная с мелочной злобой.
— Стоп!
Погасли юпитеры, расставленные на подсветку, замолк мотор камеры. Андрей устало отошел от края пирса, кто-то протянул ему в стаканчике от термоса крепкого чаю. Режиссер подошел не сразу, он что-то прокричал оператору, отдал еще какие-то команды, потом возник рядом с Андреем, массивный, с красным, потным лицом, присел, закурил.
— Интересно, — глухо сказал он. — В принципе. Но я хотел бы, чтобы ты объяснил.
— Сейчас… Мне что-то холодно, — сказал Андрей и оглянулся, отыскивая, у кого термос с чаем; по потным лицам видел, как сейчас жарко, наверное, на термометре не менее двадцати восьми, но он знал этот озноб в себе после нервного напряжения; в театре один из старых актеров объяснил: это бывает, когда весь выкладываешься, слишком большая отдача энергии, — и тут же посоветовал: «Ты этого бойся, от него стареют». Девушка-гример поднесла ему еще чаю, он выпил, закурил и начал говорить: