Пока Брегир проверял копыта и упряжь коня, цесаревна заметила лежащую рядом флягу с водой и пару зачерствевших лепёшек – её завтрак.
Когда мужчина подсадил Сольгерд в седло, спина немилосердно напомнила о вчерашнем пути, и девушка не сдержала болезненного стона.
– Твоё упрямство тебе только вредит, – устало заметил Брегир, – облокотись на меня, ехать ещё не один день, – он легонько потянул её на себя, и когда девушка бросила своё упрямое сопротивление, боль поутихла.
Они ехали молча. Весь прошлый день Сольгерд, превозмогая боль, изо всех сил держала дистанцию между собой и Брегиром, а сейчас, прижавшись спиной к его груди, боялась лишний раз шевельнуться. Сквозь его тонкую рубашку и своё платье она чувствовала сердцебиение Брегира, тепло его тела и ровное дыхание. Это отчего-то и завораживало девушку, и успокаивало, убаюкивая вместе с ровным шагом коня. Несмотря на всё случившееся, она вдруг почувствовала себя в полной безопасности, и, принимая это блаженное ощущение за наваждение, боялась спугнуть его неосторожным движением.
Острота чувств ещё не покинула Брегира, и он понимал, что ночная опасность не миновала. Нужно окончательно прийти в себя, окунуться в холодную воду будет весьма кстати. Он направлял коня к лесном озеру, раскинувшемуся в часе езды от места их ночёвки, благо, оно было по пути. Брегир хорошо знал здешние леса и отыскать путь в знакомой чаще не представляло для него сложности.
Сначала Сольгерд показалось, что впереди маячит большая поляна, но когда просвет меж деревьями стал шире, она увидела яркие солнечные зайчики и поняла, что это озеро, плоское и круглое, словно серебряное блюдо, и такое же слепящее под утренним солнцем. Брегир спешился и снял её с коня.
– Можешь искупаться. Но осторожней, чуть дальше от берега омуты, – сказал он, пробираясь в высокой траве к пологому берегу. Сольгерд мысленно возмутилась: конечно же, она не станет купаться в присутствии постороннего мужчины, ещё чего! А тот тем временем снимал с себя рубашку.
– Только не вздумайте, – в её дрогнувшем голосе зазвенели цесарские нотки, смутившие её ещё больше, – раздеваться, – добавила она тише.
Брегира накрыло пронзительным букетом запахов из её страха, смущения и всех тех «цесарских приличий и правил», что вдалбливали в её голову с самого рождения, даже в горле запершило от едкой приторности. Он обернулся и вскинул руки перед собой, будто успокаивая нервную лошадь:
– Я только сниму сапоги, можно? – спросил он миролюбиво, не сумев до конца спрятать звучащий в голосе смех, и лёгкий ветерок тут же донёс до него новый оттенок цесаревниного гнева: она поняла, что он не воспринимает её всерьёз. Она же воспринимала чрезмерно серьёзно абсолютно всё.