Homo scriptor. Сборник статей и материалов в честь 70-летия М. Эпштейна (Авторов) - страница 361

– В 1980‐х годах вы руководили в Москве Лабораторией современной культуры. В ИнтеЛнете вы занимаетесь приблизительно тем же, создавая питательную среду для возникновения мысли. Это похоже на своего рода педагогику.

– Я, честно говоря, не люблю педагогику, не люблю «повторенье – мать ученья» и, увы, лишен дара терпения, которое считаю величайшей добродетелью.

Для меня важнее творческая импровизация. В ИнтеЛнете мне хочется создать некий интеллектуальный порыв, дионисийство ума, которое обладало бы своей собственной динамикой, чтобы распространиться за пределы данного сознания – стать движением, кружком, сектой, партией… В этом порыве нет воли к власти, это воля мышления к мышлению, к еще большему мышлению, которое не может удержаться в рамках какой-то одной научной парадигмы, все время рвется за свой собственный предел – и потому ищет все новых авторов, все новых позиций и дисциплин.

Что есть истина?

– А где в этом поле бесконечных интеллектуальных возможностей и мыслительных трансформаций располагается понятие истины? Или оно для вас не столь существенно?

– Понятие истины для меня очень существенно и особенно дорого, как потерявшаяся «овца» современного интеллектуального стада. В этом я расхожусь со многими теоретиками постмодерна, да и весь ХХ век – это сплошная критика и поношение истины, начиная с Маркса и Ницше. Понятия истины заменяется понятием власти, выгоды, воли, желания, инстинкта, классового подхода, политического интереса. У Фуко, Лиотара и других это самая популярная тема: истина – как орудие власти. И хотя это провозглашается в рамках левого, почти марксистского мировоззрения, которое претендует на то, чтобы бороться с институциями власти, результат оказывается прямо противоположным. Если любая истина – форма власти или борьбы за власть, если любое наглое попрание истины заблуждается не более, чем жертвенное служение ей, то уничтожается какая бы то ни было возможность противостояния власти, потому что нет ничего, кроме власти. «Дважды два – четыре» – это уже форма власти, как и «люби ближнего своего».

А я всегда считал, что истина – то место, где можно стоять вне власти и противостоять власти. Истина делает нас свободными. И если нет различия между властью и истиной, то не на что надеяться. Если во всей человеческой работе ума и речи нет ничего запредельного власти, то сопротивление невозможно и критическая левацкая идея прямо, не сходя с места превращается в тоталитарную. В этом плане левые теоретики постмодерна вроде Делеза, Фуко, Лиотара, Джеймисона готовят своими учениями, как мне кажется, почву для нового, более совершенного, постмарксистского тоталитаризма. В Америке это видно по высокой степени политизации любого дискурса, даже самого, казалось бы, академического.