Лекции по искусству. Книга 3 (Волкова) - страница 42
Вот я приведу вам такой пример. Допустим, развитие европейской культуры. Девятнадцатый век. Ну хоть ты тресни, хоть ты умри, хоть ты убейся, разбейся об стенку — нет такого литературного, то есть такого художественного произведения в изобразительном искусстве, будь то Курбе, Луи Давид, Суриков, и которое могло бы соперничать с литературными произведениями девятнадцатого века. Вы понимаете? Литература берет на себя главные ответы на вопросы культуры и времени. Искусство не может. Почему? Потому что к этому моменту, внутренняя жизнь человека — его психология и внутреннее пространство, становятся главными. Искусство на эти вопросы отвечать не может. На это может ответить, к примеру, Бальзак, который оставил нам энциклопедию девятнадцатого века. Весь портрет девятнадцатого века. Как Данте в тринадцатом веке. Он оставил нам «Человеческую комедию», описав в ней все! Это был именно тот период великого расцвета мировой, а не только европейской и русской литературы. Потому, что она шла вглубь психологии человека — в пристальное рассмотрение его, как целого мира. И что же? Это сейчас кого-то интересует? Это сейчас кто-то читает? Кто-то знает, что он оставил нам о нас самих? Это надо быть такими идиотками, вроде меня и там кого-то еще, чтобы постоянно, каждый год, что-то перечитывать.
Я, например, перечитываю «Пармскую обитель» Стендаля. И могу рассказать сейчас о ней то, что даже никем и нигде не написано. Потому что я знаю этот роман. Я знаю, ЧТО там написано и зачем он его написал. Но то, зачем он его написал, знать сегодняшнему человеку не интересно.
Что касается этого «Дискобола», который у нас изображен такой бледной тенью.
Дискобол — Римская мраморная копия статуи Мирона
Вы знаете, я, пожалуй, им сейчас и закончу. И мы перейдем к следующей теме просто потому, что показывать, что-либо на этой аппаратуре невозможно. И я, соскочив, пропускаю своего любимого Македонского.
Этот красавец стоит практически во всех парках. А, ведь, сделали его в пятом веке до новой эры. И все равно, стоит до сих пор. Просто взял и встал.
Так, для того, чтобы больше не мучиться нам с этим делом, я надеюсь, что мы к следующему разу исправим недостатки показа и нам от этого станет весело и хорошо жить. Я не буду ходить в шлеме космонавта и держать что-то в руках. Поэтому я хочу вам сказать, что существует такое представление, что первый человек, который написал историю античности, а его звали Иоахим Винкельман, был совершенно удивительным человеком. Немец, живущий в Италии, абсолютный фанатик. Это он раскопал Геркуланума и Помпеи. И то, что он представлял собой, как личность, для конца восемнадцатого века, а это преднаполеоновское время, представить себе трудно. Потому что у него была Мекка, паломничество. К нему приезжали все, все, все, все. Весь мир ездил на эти раскопки, чтобы посмотреть на это чудо. Раскопки античные, римские, засыпанные Везувием — Помпеи в 69-ом году. И там всегда собирались люди. Однажды, к нему в гости, на раскопки, приехали два молодых человека, которые были влюблены в него и в античность. Случайно, совпали одновременно. А надо сказать, что он был очень связан с Гёте и у них была такая компания, которую они называли «Штурм и натиск» — такая крайняя форма высокого и агрессивного романтизма. Одного из гостей звали Луи Давид, он был французским художником, а другого звали Франсиско Гойя. И они, встретившись, очень подружились. Мало того, они понравились и полюбили друг друга. Но Гойя приехал в Помпеи не как художник, а как бандерильеро испанской корриды. Он был бандерильеро. И он тогда заключил спор со всей этой компанией «Штурм и натиск», что пройдет под куполом Святого Петра без страховки. Этот человек не знал страха. Вообще. Экстраординарная была фигура.