На рассвете, подстелив лыжи, вздремнули. Час-полтора, не больше. Продрогли насквозь. Лучше б не ложиться. А когда подсчитали потери от мороза и от торосов, поистине прослезились. Надо было тотчас же что-то придумывать. Жичин, конечно, догадывался, что мысли такие тревожат не одного его, но легче от этого не становилось.
На подходе к третьей роте ему встретились политрук Прокофьев и капитан Матюшенко. Он знал их раньше, оба были из одного с ним училища, а с Прокофьевым они вместе получали назначение в отряд. Бригадный комиссар из Пубалта[1] долго расспрашивал их про училище и раза два, как бы невзначай, поинтересовался, умеют ли они ходить на лыжах. По правде сказать, лыжники они были не ахти какие, но уже смекнули что к чему и, не сговариваясь, выдали себя чуть ли не за чемпионов. Неизвестно, поверил ли комиссар или не поверил, только к концу беседы объявил, что оба назначены в Особый лыжный отряд балтийских моряков: Прокофьев — секретарем партийного бюро, а Жичин — комсомольским секретарем.
Жичин был в восторге. Прокофьев тоже. Какая-то сила мгновенно подняла их и бросила друг к другу. Они вели себя непозволительно, комиссар вправе был наказать их, но в ту же минуту вышел из-за стола и обнял их. Он сказал, что ничего иного от таких молодцов и не ожидал.
Что ж, там, в Кронштадте, они и впрямь были молодцами, особенно Прокофьев. Он держался свободно и просто, хотя всегда был собран, подтянут. Редко кому давалось это сочетание, считавшееся флотским шиком, — собранность и непринужденность. И статен он был на редкость, и китель на нем сидел отменно. Самые отпетые флотские форсуны заглядывались на Прокофьева и в душе завидовали ему.
Он и сейчас ладен, политрук Прокофьев, хотя на нем, как на всех, неуклюжие ватные штаны, такая же телогрейка и грязный, измятый маскировочный халат.
А вот молодцами их сейчас не назовешь. У молодцов все комсомольцы были бы в целости и сохранности.
Эти мысли, должно быть, написаны были у Жичина на лице, потому что капитан Матюшенко, едва с ним поравнявшись, обернулся к Прокофьеву и заворчал потихоньку, но так, чтобы слышно было и ему:
— Что-то наша комсомолия нос повесила. Ни дать ни взять — старички. Завтра утром бой предстоит, а с таким запалом и назад немудрено повернуть. Прямым ходом в Кронштадт. А что? Возьмут да и обгонят беспартийных.
Он скосил на Жичина глаза и едва заметно улыбнулся.
— Вполне возможно, товарищ капитан, — ответил Жичин. В трудную минуту он решил призвать на выручку свой юмор. Так же, по всей видимости, как и Матюшенко. — При таком вожаке все возможно, — добавил он.