— Какая же у Инессы хитрость? — возразил я. — Вся нараспашку.
— Инесса несчастный человек, — сказала Рая, уходя от прямого ответа.
К концу нашего чаепития позвонила Ирина. Раиса слушала ее озабоченно и почти безмолвно. Что-то серьезное, худое, видать, произошло — Раиса даже в лице изменилась. Утешив подругу тем, что определенность, какой бы она ни оказалась, всегда лучше вязкой неизвестности, она обещала завтра же утром навестить Ирину, чтоб вместе обдумать предстоящие нелегкие шаги.
— Что у них? — спросил я.
— Несчастье, — ответила Рая. — Расходятся. Юрий твой преподобный закатил скандал и исчез.
— Может быть, вернется?
— Ирина не хочет, чтобы он возвращался.
Было уже поздно, завтра нас ждала работа, но сон не шел — судьба Климовых будоражила нас обоих.
— Может быть, и к лучшему, — сказал я. — Помнится, ты давно об этом говорила.
Раиса отодвинула телефон, встала, раскрыла окно.
— Говорить можно все. — Она сокрушенно вздохнула. — А как ребята, Дениска?.. До чего ж все-таки судьба несправедлива… Кто-кто, а Ирина больше всех достойна счастья. Добра, умна, красива. Разве твой Юрий пара ей? Ей, может быть, один ты пара на всем белом свете. — Она подошла к моему креслу, села на подлокотник. — Только разве я тебя отдам? Даже ей, Ирине, не отдам.
На другой день Раиса поведала мне все подробности.
Юрий пришел домой раньше обычного и был отчего-то явно не в духе. Пнул высунувшиеся из калошницы тапочки, хотя они ему не мешали, сердито бросил на диван пиджак, расстегивая рукав рубашки, оторвал пуговицу.
— Бабушка приготовила вкусные котлеты, — сказал наблюдавший за ним Дениска. — Разогреть? Свежие помидоры есть, узбекские. Больши-ие, кра-асные.
— А мать где?
— Мама еще на рабо-оте, — ответил Дениска, удивленный словами отца. — У нее сегодня несколько важных поручений. Да ей еще и законных минут сорок трудиться.
— Тоже мне защитник нашелся, — буркнул недовольный Юрий.
— А отчего бы и нет? Разве не ты меня этому учил?
— Научил на свою голову. — Юрий снял рубаху и швырнул ее на диван, к пиджаку.
В последнее время Денис все меньше и меньше понимал отца. То, что раньше они оба полагали недостойным и недозволенным, сейчас преподносилось отцом как необходимое и закономерное, а доброе и само собой разумеющееся по разным причинам высмеивалось и отвергалось. Денис пытался спорить с ним, доказывать обратное, — нередко его же собственными словами, извлеченными из свежей кладовой памяти, — но все было бесполезно: отец упрямился, не замечая возраставшего упрямства сына. Не понимал сын отца и сегодня, но сейчас он не хотел спора, видел, что отец отчего-то не в себе.