С минуту по прихожей плыл отзвук пощечины. Это была страшная минута, и длилась она очень долго. Растерялись все, а больше всех, пожалуй, Денис. Он хотя и хорохорился перед отцом, ссылаясь на его поучения давать сдачи и по-мужски платить за оскорбления, а в жизни своей всерьез никого не ударил. Отец был первый: это ли не ужас? Но Денис раньше всех и опомнился.
— Пойдем, мама, разбирать твои тяжелые сумки, — сказал он. — Прости, отец, по-другому я не мог.
Он подошел к матери, помог ей подняться, и они вместе двинулись на кухню.
Юрий же возвратился в комнату, не спеша оделся и тихо вышел.
На кухне тоже было тихо, мать и сын смотрели друг на друга молча. Когда в прихожей едва слышно щелкнул замок, Ирина встала, подошла к сыну и притянула к себе его чубатую голову.
— Все бы, сынок, ничего, — сказала она печально, — да тебя вот жалко. Без отца теперь останешься.
Сын прижался к ней и ответил, что все эти минуты думал не о себе. Сам-то он не пропадет — какой-никакой, а мужчина, — а вот каково ей будет без мужа?
Через час позвонил Юрий и довольно спокойно сообщил, что жить он так больше не может и что на днях намерен подать заявление о разводе.
Ирина ответила согласием.
II
В суете и в заботах я довольно долго не мог повидать Юрия. А повидать хотелось, тревога за его судьбу не оставляла меня. Издали я раза два мельком видел его, и он вроде бы замечал меня, а встретиться и поговорить не удавалось. Мне даже казалось временами, что он избегал встреч со мной.
Однажды в клубе мы столкнулись лицом к лицу, и деваться ему было некуда.
— Кофейку не хочешь? — спросил я.
— Можно и кофейку, — ответил он.
В клубе он был свой человек, и нам не составило труда заполучить столик в углу на отшибе.
— Судить будешь? — спросил он, трусовато оглядываясь по сторонам.
— Судить? Я похож на судью?
— Может быть, и не похож, — ответил он, успокоившись, — только ведь другого-то судью мне и на дух не надо. Не потерплю. — Он сидел прямо, уже полный важности и достоинства, а слова его — вроде бы даже сердитые и колючие — так и кланялись мне, так и кланялись. Неведомо только зачем. Подыграть? Задобрить? Неужели он забыл, что это бесполезно?
Может быть, и мне ответить ему тем же? Переменился Юрий, заметно переменился. Хитрит, играет, с друзьями это вроде бы ни к чему.
— Сам себя суди, если есть желание, — сказал я. — Кто ж еще осудит строже?
Он поднял на меня пытливые веселые глаза: видно, слова мои пришлись ему по душе.
— В том и вся суть, что нет у меня такого желания. Зачем казнить себя, когда и без суда хорошо?
— Хорошо? Ты уверен?