Мне Сталин сказал примерно так:
«Что же, из-за того, что она пользуется тем же нужником, что и Ленин, я должен так же ее ценить и признавать, как Ленина?»
Слишком грубовато».
Об этом неприятном случае в Политбюро знали. Знал, прежде всего, Каменев, которому Крупская 23 декабря 1922 года прислала взволнованное письмо. «Лев Борисыч [так в тексте. — Е. М.], — писала она, — по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т[ак] к[ак] знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию [Зиновьеву], как более близким товарищам Владимира] И[льича], и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности».
Но инцидент решили замять и от Ленина его скрыли. Однако в начале марта 1923 года Крупская все-таки рассказала о нем мужу. Секретарь Крупской Вера Дридзо со слов самой жены Ленина рассказывала, что произошло это так. Ленин и Крупская о чем-то говорили. В это время зазвонил телефон. Крупская пошла к нему. Когда она вернулась, Ленин спросил, кто звонил. «Это звонил Сталин, мы с ним помирились», — ответила она. «То есть как?» — заинтересовался Ленин. И вот тогда-то ей и пришлось рассказать ему обо всей этой истории. Ленин возмутился и, несмотря на уговоры Крупской не делать этого, написал Сталину письмо, предложив ему либо извиниться, либо порвать между ними отношения. Копии письма Ленин направил Зиновьеву и Каменеву.
Троцкий вспоминал, что тогда к нему прямо от Крупской пришел Каменев и рассказал, что она «в крайней тревоге ему сообщила: «Владимир только что продиктовал стенографистке письмо Сталину о разрыве с ним всяких отношений». «Но ведь вы знаете Ильича, — добавила Крупская, — он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если б не считал необходимым разгромить Сталина политически».
«Каменев был взволнован и бледен. Почва уплывала у него из-под ног. Он не знал, с какой ноги ступить и в какую сторону повернуться», — утверждал Троцкий. Он же, по его словам, успокоил Каменева, сказав: «Имейте в виду и передайте другим, что я меньше всего намерен поднимать на съезде борьбу ради каких-либо организационных перестроек», но нужно, чтобы «Сталин сейчас же написал Крупской письмо с извинениями за грубости и чтоб он на деле переменил свое поведение. Пусть не зарывается. Не нужно интриг. Нужно честное сотрудничество».