— Некиих наших мастеров дело…
Толмачу-переводчику стоило немалых трудов убедить гордого итальянца, что собор возводили мастера местные, русские.
С соборного холма открывался удивительный вид на простор клязьминских заливных лугов. И этим открывшимся видом Фиораванти был поражен не меньше, чем красотой самого собора. Неведомый итальянцу древнерусский зодчий с таким отменным вкусом, с таким чувством красоты выбрал место для своей постройки, с таким тактом определил ее масштаб и форме, что Аристотелю вдруг представилось, будто собор не есть творение рук человеческих, а как бы естественное завершение горы, господствующей над всем окружающим простором.
Уже много позже, любуясь храмами Суздаля и деревянными церквами севера, легкими, стремительными, срубленными без единого гвоздя, Фиораванти нередко задумывался над соразмерностью русской архитектуры с окружающей природой и человеком. Как правило, все храмы стояли на самом высоком и самом видном месте. На севере это было особенно заметно, когда над глухой чащей леса вдруг поднимался острый шатер церкви и утомленный путник воспринимал его как маяк, ведущий к цели, к человеческому жилью, к теплу.
Выбирая место для будущего строения, русский зодчий возводил храм всегда так, что он не нарушал окружающий пейзаж, не вырывался из него, а смотрелся его неотъемлемой частью, центром открывающейся панорамы. Соразмеряя высоту своей постройки с раскинувшимся вокруг лесом, с холмами, с шириной полей, зодчий вместе с тем не забывал о человеке. Рядом с русской церковью человек никогда не чувствовал себя маленьким и ничтожным. Наоборот, высота храма и его местоположение были всегда выбраны с таким расчетом, чтобы внушать людям чувство гордости за соотечественников, сумевших сделать творение рук своих лучшим украшением живой природы.
И наверное, именно поэтому церкви и храмы, увиденные Аристотелем за время странствий по России, поражали своей необычайной пластичностью и даже скульптурностью. Представлялось, что мастера, которые их возводили, думали только о внешнем облике храмов и совершенно не заботились о решении внутреннего пространства. Тесноту, или, как называл это для себя Фиораванти, «задавленность», внутренних помещений он объяснял себе суровостью климата, когда зимой трудно обогреть большой храм; но главная причина все же была в отсутствии той помпезной торжественности обрядов, к которой привык он у себя дома. И еще Аристотель осознал за эти дни, что, когда у него на родине, в Италии, воздвигали монументы, стелы, триумфальные арки, здесь, в Московском государстве, в честь знаменательного события сооружали величественный храм. Поняв, что не просто храм, а памятник надлежит возвести в Кремле, Аристотель заново пересмотрел свой проект Успенского собора.