Мы входим в последнюю квартиру Пушкина на Мойке, и сердце сжимается от горя, и все кажется, что вот-вот распахнется дверь, и вместе с холодом, рванувшимся из давнего февраля, войдет поэт, последним твердым и чуть грустным взглядом, словно прощаясь, обведет квартиру — книги, рукописи, картины на стенах, и выйдет, чтобы вернуться на руках верного Никиты, превозмогая боль, зажимая смертельную рану.
Нас волнует каждая мелочь пушкинской жизни, даже та, которую современники сочли бы никчемной, потому что мы любим в нем все — и его гений, явивший миру величайшие образцы поэзии, и его всеобъемлющий ум, намного опередивший и современников и эпоху, и его потрясающую работоспособность — не многие литераторы мира могли бы похвастаться такой болдинской осенью, — и его вольнолюбие, не знавшее границ, восставшее против «мнений света», и его необузданный характер — противоречивый и искренний, и его бескорыстную дружбу, и любовь к людям.
Для каждого нового поколения россиян Пушкин — современник. Да и любому из нас он кажется человеком, живущим бок о бок с тобой, когда является нам разными гранями своего неисчерпаемого богатства. В раннем детстве слово его оборачивается сказкой, которая хотя и «ложь, да в ней — намек». Сами того не сознавая, мы вместе с князем Гвидоном восстаем против лжи, вместе с мудрым и сильным Балдой — против жадности, вместе с юной царевной, семью богатырями и королевичем Елисеем — против злости и зависти. В отрочестве мы произносим строки поэта «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы» так, точно выдаем заветное желание сердца: все лучшее в себе, в жизни, в судьбе своей посвятить Родине, стоять за нее против врага, дрейфовать ради славы ее на полярной льдине у Северного полюса, совершать фантастические космические полеты, покорять ради нее стихии, возводить города, взращивать сады, хлеба и леса, быть достойным ее высокого и прекрасного имени.
Потом приходит пора романтических порывов, первой любви.
И становятся близкими и Татьяна Ларина, и Онегин, и Гринев, и потрясает судьба станционного смотрителя, и рождает гнев и нежность трагедия Дубровского и его любовь. И отныне пушкинские повести, подписанные именем несуществовавшего Белкина, уже не оставляют нас, мы вновь и вновь к ним возвращаемся и начинаем ценить старую истину, что вся русская проза вышла из «Капитанской дочки». Мы возвращаемся к непревзойденной прозе, каждый раз снова и снова открывая в ней черты, не замеченные раньше. И так будет бесконечно, и придет ощущение неисчерпаемости красоты, и это будет правдой.