Рай никогда не верил, что интерферометр, способный обнаружить астрофизические источники, мог быть небольшого размера. Он слишком хорошо знал физические ограничения, проявлявшиеся в виде шумов прибора. Сменяя один другого, его аспиранты занимались снижением уровня шумов, чтобы довести уровень фона до уровня ожидаемого сигнала. И все же уровень фона оставался в сотни тысяч или даже в миллионы раз выше, чем любые ожидаемые сигналы из космоса. В ходе этих исследований прогнозируемый размер реального детектора неуклонно увеличивался. Рай знал, что у него никогда не будет возможности построить еще один прототип. Он хотел заниматься наукой и работал, не обращая внимания на то, что твердила ему интуиция. Он не понаслышке знал, что такое впустую затраченные усилия, головная боль и кошмары управления персоналом. Но наука требовала от него большой масштабный проект, и он был просто обязан создать огромное устройство – не в полтора метра, и не в три, и даже не в сорок. Единственным решением являлось строительство аппарата длиной в несколько километров. “Мне не нравятся большие установки. Но он [эксперимент] был возможен только при наличии большого объекта. Иного пути не было. Этого требовал научный подход. Я никогда не верил в то, что реально работающий детектор может быть небольшого размера”.
Приближался конец 1970-х. Рай работал с прототипом почти десять лет и за это время выжал из своей маленькой модели все, что можно. Он отправился в Вашингтон, намереваясь поговорить с Ричем Айзексоном – тот курировал в Национальном научном фонде направление гравитационной физики и был единственным человеком, кто мог решить судьбу проекта. Фонд уже выделил какие-то скромные средства на развитие установок нового поколения. Эти деньги достались Древеру (Калифорнийский технологический институт) и – небольшая их часть – Раю (МТИ). Рая пугала сама мысль о расширении проекта. В своей маленькой лаборатории он и его люди могли делать все вручную. Расширение же проекта обещало стать дорогим и трудоемким. Но эксперимент требовал больших земельных участков, расположенных на значительном удалении от Калтеха и МТИ, требовал наличия более сложной установки – короче говоря, все в новом проекте предполагало существенное увеличение масштаба. Так что Раю непременно следовало найти с Национальным научным фондом общий язык.
Программный директор Рич Айзексон был “очень честным, и его невозможно было обвести вокруг пальца, когда разговор заходил о гравитационных волнах. Почему невозможно? Да потому, что он сам работал в этой области”. Айзексон был одним из первых, кто с помощью убедительных расчетов сумел доказать, что энергия может быть потеряна за счет образования гравитационных волн. Айзексон – и как ученый, и как официальное лицо Национального научного фонда – был глубоко заинтересован в поддержке этого проекта со стороны ННФ: ведь никто другой даже не намеревался оказать ему помощь. Гравитация как дисциплина находилась вне зоны компетенции Департамента энергетики, Министерства обороны и даже НАСА. Айзексон же разглядел привлекательные для Национального научного фонда перспективы нового научного направления и понял, что может появиться многообещающий бренд гравитационно-волновой астрофизики, а главное, откроется возможность для изучения явлений Вселенной, невидимых в телескопы. Конечно, наблюдение гравитационных волн было делом рискованным и к тому же технологически почти неосуществимым, но, с другой стороны, в случае успеха это стало бы одним из наиболее фундаментальных достижений современной науки.