* * *
Костас с детства любил деревья. Они дарили ему утешение. Его собственное святилище. Он постигал жизнь через краски и плотность их ветвей и листвы. Однако столь глубокое восхищение растениями заронило в его сердце странное чувство вины, как будто, уделяя так много внимания природе, он упускал нечто такое, быть может, не столь критичное, но не менее важное и непреодолимое: человеческие страдания. При всей своей любви к миру деревьев, с его сложной экосистемой, не пытался ли он тем самым окольным путем избежать повседневных реалий политики и конфликта на острове? Где-то в глубине души Костас понимал, что люди, особенно из близкого окружения, видят вещи именно в таком свете, однако все его существо яростно противилось подобной мысли. Костас всегда искренне верил в недопустимость установления каких-либо приоритетов в том, что касается человеческих страданий и страданий животных, превалирования прав человека над правами животных или, по крайней мере, прав человека над правами растений. При этом Костас знал, что, озвучив свои идеи, он не на шутку оскорбит многих своих соотечественников.
Когда, вернувшись в Никосию, Костас наблюдал за работой КПБВ, у него вдруг возникла крамольная мысль, хотя и вполне безобидная, коли на то пошло. Найденные и извлеченные из земли тела пропавших без вести передадут их близким, чтобы те могли устроить достойные похороны. Но и останки погибших, которым не суждено быть найденными, не окажутся брошенными на произвол судьбы. О них позаботится природа. Дикий тимьян и сладкий майоран прорастут из той же самой почвы, земля разверзнется, подобно трещине в окне, открывая путь для новых возможностей. Мириады птиц, летучих мышей и муравьев унесут семена далеко-далеко, где те дадут новые побеги. И невинные жертвы удивительным образом продолжат жить, потому что природа именно так поступает со смертью: превращает внезапный конец в новое начало.
* * *
Дефне понимала, что чувствует Костас. За много лет у них, естественно, возникали разногласия, но супруги научились признавать существующие между ними различия. Они выглядели неподходящей парой, и отнюдь не только потому, что Дефне – турчанка, а Костас – грек, а скорее потому, что они были полностью противоположными натурами. Для Дефне человеческие страдания играли первостепенную роль, а достижение справедливости являлось конечной целью, тогда как для Костаса жизнь человека, при всей своей бесспорной ценности, не имела особого приоритета в экологической цепи.
У Костаса ком встал в горле, когда он посмотрел на фотографию на письменном столе, сделанную во время поездки в Южную Африку, – только они втроем. Кончиком указательного пальца он дотронулся до лица жены, затем обвел улыбающиеся губы дочери. Дефне ушла навеки, но ведь Ада была здесь, и он опасался, что теряет ее. В прошлом году он замкнулся и ушел в себя, облако летаргии тяжело нависало над всем, что он говорил и не мог сказать.