Стали наблюдать. А девица по-прежнему не проявляла никакого интереса к жизни, и всё бледнела да бледнела, а потом и вовсе начала становиться прозрачной. В самом буквальном смысле, так что вскоре стало видно, что она — беременная. Переборщил всё-таки волшебник с реалистичностью.
Несмотря ни на что, плод развивался нормально, и в положенный срок родился совершенно обычный мальчик. И с его первым криком мать, даже во время родов не издавшая ни стона, облегчённо вздохнула — и, наконец, исчезла окончательно.
А ребёнок остался. Стали думать, что с ним теперь делать. Всё-таки принц, хоть и незаконнорожденный. В конце концов, отдали на воспитание одной надёжной женщине из маленького городка. Она его полюбила, растила как родного. А он рос совершенно нормальным — ну, не слишком красивым, не слишком здоровым, не особо умным… нормальным, короче. Но вот однажды он как-то провинился — то ли варенье без спросу съел, то ли груш в соседском саду нарвал… все нормальные мальчишки это делают. И она, как все нормальные матери, его наругала. Он весь затрясся, закрыл лицо руками — и она вдруг увидела, что он плачет. Понимаешь? Увидела прямо сквозь ладони.
Короче говоря, оказалось, что парень существует, только пока верит в себя. А стоит ему в себе усомниться — в своей правоте, в своих возможностях, в своей привлекательности — он тут же начинает понемногу исчезать. Это ему от матери передалось.
— Вот бедняга! — посочувствовал Пеон. — Как же он жил-то?
— А ты что, никогда не встречал людей, которые всегда на сто процентов уверены в своей правоте?
Пеон сначала хотел было ответить что-то вроде «да вот хотя бы тебя, к примеру», потом вспомнил своего покойного деда, короля Железная Крыша, и просто кивнул.
— И что — кому жилось тяжелее: им самим или окружающим?
— Ты прав, — признал Пеон.
— Ещё бы! Так вот и этот мальчишка просто приучился никогда в себе не сомневаться. Бессознательно, конечно, — вот как начинаешь прихрамывать, чтобы уменьшить нагрузку на больную ногу. Приучился всегда добиваться своего, любой ценой. Всегда во всём винить других и никого никогда не прощать. Жалеть людей, — он ведь на самом деле добрый был по-своему, — но никогда не прощать. Особенно никогда не прощать тех, кто осмеливался жалеть его самого.
Таким он и вырос, таким и прославился. И по заслугам, пожалуй. Вон, и монах твой учил, что мы вообще все существуем только потому, что в себя верим. Только, конечно, некоторые верят больше, а некоторые — меньше. И те, кто верит больше, те и живут полнее, да ещё и других заставляют жить по-своему. Или умирать…