Тридцатилетняя война (Норин) - страница 50

Война заходила в тупик, сняв сливки после Нердлингена, имперцы уже не могли развивать наступление, а шведы в свою очередь едва могли держать фронт, к тому же, саксонцы ждали любого случая соскочить и выйти из войны вообще. У Иоганна Георга страна лежала в развалинах, а сам он хотел уже просто сидеть дома и тихо спиваться. В общем, позиции протестантов были крайне шаткими. В итоге саксонцы таки дезертировали, подписав сепаратный мир с империей. И тут же обнаружили, что сбежали с войны на войну. В этот момент Ришелье решил, что клиент созрел. В 1635 году французы официально объявили войну Испании, после чего император нагнул Саксонию на участие в войне на своей стороне. Так что старый политический проститут Иоганн Георг Саксонский опять не ушел от участия в чужих разборках. Полигон окончательно оформился, новых серьезных участников вступать в войну не будет, но французы дадут войне импульс еще на 12 лет.

Французы столкнулись с имперцами в Лотарингии. Крупных сражений не случилось, но стороны остались друг другом впечатлены. Франки решили, что с ними воюет толпа вооруженных вшивых бичей. Имперцы полагали, что против них сражаются конкретные петухи – в том смысле, что галльские и расфуфыренные. Для них парадный вид и общий лоск неприятеля выглядел полностью дико. Галуны, перья, доспехи сияют. Впрочем, это была Тридцатилетка, так что французов быстро привели к общему виду. Вообще, крупных битв долго не было. В стране, где ничего не купить за деньги и не отнять потому, что все уже куплено или отнято, вообще сложно воевать. Так что шли бесконечные малопродуктивные осады, да маневры. С французами голод и чума расправлялись быстрее имперцев.

Жак Калло, «Дерево повешенных». Наверное, самое известное изображение Тридцатилетки.

Пока с французов сбивали лоск, в остальной Германии в целом было всё плохо, и даже совсем хреново. Дисциплина была ужасной в обеих армиях, солдаты толпами дезертировали. Дезертир мог вернуться через неделю с внештатной курицей, а мог и через месяц. Расстрелять его было нельзя, потому что тогда половина армии перестреляла бы другую. Солдатские бунты были обычным делом, а повсеместный садизм шел в фоновом режиме. Все что угодно, включая варку людей живьем. По стране ходили толпы беженцев, евших крыс и всякий съедобный мусор. В Эльзасе жрали трупы, снятые с виселиц. Появилось специфическое массовое явление: сошедшие с ума от голода и ужасов войны, которые нападали на живых, пытаясь ими пообедать. Страсбург напоминал блокадный Ленинград, в итоге магистрат выгнал из города 30 тысяч беженцев и тем восстановил какое-то подобие обычной жизни. Изгнанные, конечно, в основном перемерли. На почве всеобщего голода и помешательства появлялись лжепророки. Австрийский фермер объявил себя Божьим посланником, сел в тюрьму вместе с молодой женой, потом испугавшись казни, раскаялся. Правда, его все равно казнили с малолетним сыном, потому что решили на всякий случай казнить всех последователей, а что мальчику 4 года, дело десятое – следовал же. Его жену приговорили к пожизненному, но она вовремя сбежала с помощником палача. Ландграф Гессена по этому случаю испугался, что восстание начнется и у него, и на всякий случай велел наемникам повесить вообще всех, кого найдут в приграничной с районом очередного восстания зоне. Кто-то, понятно, убежал, но наблюдавшим явление запомнились длинные ряды виселиц вдоль дорог. Зато таким образом в Гессене решили проблему корма для свиней. На этом фоне история, когда пленных просто раздели догола и заставили бежать к своим без трусов, выдав для прикрытия срама захваченные у них же знамена, выглядит даже мило.