То, что я запомнила, наверное, навсегда — это как Эдвард прижал меня к стене. Не могла воспроизвести в памяти, как мы у нее оказались, как так случилось, что мои ноги уже обвивали его талию. Но то, как сильно он припечатал меня к жесткому бетону, как при этом одной рукой крепко сжал грудь, а второй — оттянул волосы, то, как из меня вырвался постыдный стон — этого забыть не получится.
Мои ладони опустились на крепкие плечи, цеплялись за них, словно за последнюю опору. Я впивалась в его губы с такой силой, будто от этого зависело мое дыхание.
Его руки, казалось, были везде: он то держал меня за талию, то сжимал грудь, то проводил ладонями по ногам. Иногда пальцы Эдварда впечатывались в кожу слишком сильно, а губы душили меня. Он отравлял меня поцелуями, прижимался к шее, мучил меня и мучился сам: я слышала его негромкое рычание, и мышцы живота сокращались еще сильнее.
Он целовал меня рьяно и отчаянно, ключицы, горло, подбородок — от каждого касания его губ я то ли кричала, то ли всхлипывала. Лишенная способности действовать, могла лишь изредка впиваться в его кожу, пытаться стянуть опостылевший пиджак и рубашку, ногами прижимать к себе сильнее. Все, что я чувствовала — силу желания слиться с ним сейчас воедино, потерять грани себя.
Он резко дернул за лиф платья, лопнули на плечах тонкие бретели. Белья на мне не было, грудь тут же оказалась в сладком плену его рук и губ. Эдвард протянул руку и зажал мои запястья над головой у стены. Невыносимо; я хотела касаться его, обнимать, чувствовать ладонями упругость тела. Сражалась за право ласкать его в ответ, но Каллен лишь раззадоривал мое желание.
Когда платье бесформенной кучей кто-то из нас отбросил к окну, а я осталась совершенно обнаженной, он прижался лбом к моему лицу, дыша загнанным зверем.
— Ты пьяна, — прошептал Каллен.
— Так даже лучше. — Он отпустил мои руки, и я обняла ладонями его лицо. — Милый мой, родной мой…
— Ты пожалеешь…
Я не ответила. Словами. Мои поцелуи были полны нежности, они разительно отличались от его животной страсти. Минуту назад мне хотелось пуститься в безумство вместе с ним, не чувствуя ничего, кроме похоти, не думая ни о чем, кроме потребности обладать, не дыша ничем, кроме желания.
Но слетевшая пелена отчужденности с его лица, с его глаз — их искреннее, первозданное выражение заставили мое сердце пропускать по удару каждый раз, когда я касалась его лица губами.
Дальше все было как в сказке, как не на Земле. Мы совпадали в мелочах, мы сливались друг с другом так идеально, что происходящее казалось нереальным. Он брал, а я отдавала, он жаждал, я успокаивала. Когда он стягивал брюки, я ласково проводила ладонями по его спине, плечам, рукам, я зарывалась лицом в волосы, которые снова — я заметила — отблескивали бронзой.