— Нужно переправиться на тот берег, замаскироваться и оттуда вести корректировку наших батарей. Все ясно?
— Ясно!
— Ну, а раз ясно — выполняйте!..
Если бы он знал заранее, что все так получится, он бы ни за что не признался, что умеет хорошо плавать. Одно дело ведь просто так, купаясь, плыть, а другое — при полной амуниции, под огнем противника. Намокшая в студеной весенней воде одежда тянула его на дно. Он изо всех сил бил по воде руками, ногами, — чтобы удержаться на поверхности, — захлебывался и все-таки плыл, не слыша ни разрывов снарядов, ни свиста пуль, — плыл, потому что до смерти не хотелось ему утонуть в этой черной чужой воде.
До противоположного берега осталось не так уж далеко — он увидел этот берег в свете взлетевшей ракеты, но лучше б и не увидел, потому что последние силы оставили его. «Все — тону». И вдруг ноги его почувствовали дно, а в сознании — толчком — вспыхнула и затрепетала надежда: а что, если пройти по дну?
Собрав остаток сил, он рывком оттолкнулся от дна и вынырнул, хлебнул воздуха и снова ушел под воду. По дну он снова шагнул два раза и снова вверх — на воздух. И так шаг за шагом он медленно, но упорно продвигался к берегу. Это продолжалось долго, мучительно долго, а может, ему так казалось. И наступила минута, когда он наконец понял, что выплыл, что спасен.
Это было чудом, что он все-таки выплыл, переправился через реку, ставшую линией боя, чтобы уже с того, еще чужого, берега вести корректировку огня. И он вел ее, под пулями, под разрывами снарядов, под слепящим огнем своих и вражеских ракет, пока не ослепило совсем. Жгучим огнем полоснуло по телу, потом где-то далеко-далеко, будто в громе, раскололось небо.
…Очнулся Федор в госпитале. Здесь он узнал, что наши части форсировали ту злосчастную реку и ушли дальше на запад. Лишь Федор не мог никуда уйти от этой реки — с тех пор он почти каждую ночь все плыл и плыл через нее, проклятую, и все никак не мог выплыть…
…Федор открыл глаза, увидел над собой желтый, весь в суковатинках потолок.
— Ух, — обрадовался он, — кажись, выплыл.
Лежал он на кровати, утопая в мягкой перине, и медленно отходил от сна, вспоминая, где он и что с ним произошло.
Голова гудела от тяжелого сна. Он повернулся на бок, оглядел избу. Уже солнце пробивалось в окна, золотило чисто вымытый пол, хотя по углам еще и лежали ночные туманные тени. А где же Арина? Приглядевшись, он увидел ее лежащей на диване. Свернулась калачиком, прикрыв тело полушубком. Коса ее растрепалась во сне, рассыпалась по белым голым плечам. И, глядя на эту косу, Федор так ясно вдруг вспомнил…