— Ваня, пора.
А вместо Вани смятое одеяло, да возле дивана — тапочки: один носком вперед, другой — назад.
— Мам, это ты? — раздался сонный голос Кати.
— Я, дочунь.
— А кого ты ищешь?
— Да папку ищу. Ночевал он сегодня?
— Ночевал, только всю ночь не спал. Звезды выходил считать. Звездочет…
— Ладно! — в сердцах крикнула Надежда. — Не твое дело отца осуждать! — Правда, она тотчас же и пожалела, что крикнула на дочурку, и потому добавила уже ласковей: — Поспи, рано еще.
— А тебе помогать не надо?
— В обед поможешь. Да цыплят не забудь накормить, как вылезут, а то вчерась целый день небось бегали голодные.
— Ладно, покормлю.
Надежда уже дошла до калитки, как позади с треском распахнулось окно, высунулась лохматая спросонок голова Кати:
— Мам, а Забава когда телится?
— Может, сегодня, может, завтра.
— Тогда меня позови, ладно?
— Ладно.
Луг, по которому бежала Надежда к ферме, так и белел ромашками. Среди ромашек синенькими глазками выглядывали колокольцы. Не останавливаясь, Надежда на ходу сорвала ромашку, стала гадать: «Любит, не любит, плюнет, поцелует…» Вышло — «к черту пошлет». Не может быть. Она не поверила. Не такой Ваня, чтоб к черту посылать, если даже не любит. Но тут же ее мысли привычно переключились на другое. Как запоздала Забава с отелом. Другие первотелки уже давно опростались, а эта… Да и то сказать, самая слабенькая была, заморыш, а не телка. Зато уж такая ласковая да разумная. Ходит за Надеждой как привязанная и все норовит лизнуть ее в ухо.
— Отстань! Какая привязчивая… Тебя не Забавой, а Мухой надо бы назвать.
— Му-уу, — отвечает Забава, — дескать, ладно, зови Мухой, только от себя не гони.
Раньше Надежда работала телятницей, за телят и орден получила, а потом перешла на первотелок. План поголовья колхозу увеличили, вот и пришлось молодняк раздаивать. Трудней с первотелками, и заработок сразу снизился, но Ваня сказал: «Надо! Куда тут денешься?» Правда, он сперва Марине Квакиной предложил, но Марина так раскричалась:
— Ты свою женушку на первотелок поставь! Все под крылом держишь? А раз мой в бегах, заступиться, глядишь, некому, вот и ездите на Марине? Пусть ее сопливики с голоду дохнут. Пожалеть их некому…
— Марина ты, Марина, — покачал головой Иван Макарович, — язык у тебя без костей, вот и городишь что попадя… Правильно, без отца, но неужто твои дети чем обижены? А с первотелками трудно первый год перебиться, а там и пойдет. Доярки ведь больше телятниц зарабатывают!
— Год не урод, в году триста шестьдесят пять дней, а мне сейчас пожить хочется!
Кричала, кричала Марина, отказывалась, а как Надежда перешла на первотелок, и та за ней — чужое все завидно!