Для бывшего губернатора и его потомков, пожалуй, самым тяжким обвинением «значилась причастность к взяткам, по показаниям отобранным от поселян»[394]. В этой связи стоит отметить, что за пятилетнее губернаторство материальное положение семейства Толстых не улучшилось. После ревизии их ожидало разорение. Семья вынуждена была компенсировать обнаруженную недостачу сумм по губернаторской канцелярии и по Приказу общественного призрения. Временно исполнявший обязанности казанского губернатора председатель палаты уголовного суда статский советник Сокольский (как мы помним, подозревавшийся в содействии ябедникам) на следующий же день после смерти Толстого послал полицмейстера в дом покойного, чтобы узнать «пристойным образом», не обнаружены ли в доме деньги в количестве 14 427 рублей 10 копеек с четвертью по счетам губернской канцелярии? Сын покойного отвечал, что после отца никаких денег не осталось.
В мае 1820 г. губернатор Нилов сообщил в МВД, что движимое имущество бывшего губернатора описано в счет указанной суммы и находится под присмотром полиции, имение же в Тульской губернии еще не продано[395]. Позже его продадут в счет погашения сумм, числящихся по казанскому Приказу общественного призрения. Официальным путем под «частную расписку» Толстой получил со счетов этого учреждения 5 тыс. рублей. На момент смерти долг не был возвращен. В целом общая сумма взыскания составила 23 566 рублей 8 ¼ копейки. Растрата распределялась между бывшим губернатором, дворянским заседателем Петровым и двадцатью чиновниками. В результате было взыскано 10 087 рублей 3 ¾ копейки с продажи имений графа Толстого и заседателя Петрова. Остальная сумма недоимки, 13 479 рублей ½ копейки, была по инициативе губернатора Стрекалова списана со счетов казанского приказа только в 1838 г.[396] Если допустить, что И. А. Толстой, пользуясь своим служебным положением, брал взятки, то какой смысл было оформлять долговую расписку? В семье Толстых относительно административной честности Ильи Андреевича составилось определенное мнение. «Дед, — писал Л. Н. Толстой в воспоминаниях, — как мне рассказывали, не брал взяток, кроме как с откупщика, что было тогда общепринятым обычаем, и сердился, когда их предлагали ему…»[397]
В сенатском архиве отложился любопытнейший документ под банальным заголовком: «Дело департамента Министерства юстиции»[398]. В нем содержится оправдательное решение Временного департамента Казанской палаты уголовного суда от 2 июня 1826 г. Оправдывались взяткодатели Свияжского уезда, обвиненные в ходе ревизии 1819 г. командированными следователями Рудневым и Филипповичем. В марте 1826 г. 22 служилых татарина Большекушмановской волости деревни Бурундук, 15 человек Кургузинской волости села Утякова, 75 ясачных крестьян Майдановской волости села Майданы на многочисленных очных ставках с деревенскими выборными представителями о злоупотреблениях по рекрутскому набору дружно отрицали дачу взяток для дальнейшей передачи губернатору, прокурору и другим должностным лицам. В деле разбирался пример по первоначальному обвинению жителей деревни Бурундуки. На этих крестьян был наложен один рекрут, за которого они якобы выплатили 975 рублей (из них 400 рублей в виде взятки чиновнику Карманову для дальнейшей передачи губернатору, прокурору и др.). Большинство показаний крестьян на очных ставках сводились к одному: они никогда не располагали подобными суммами, поэтому и взяток давать не могли. Конечно, можно предположить массовый сговор крестьян, но в это трудно поверить, ведь такие же крестьяне Столбищенского уезда на протяжении шести лет с завидным постоянством подтверждали факты «о лихоимственном вымогательстве у них денег» со стороны советника казенной палаты. Они утверждали это в 1820 г. сенаторам, в 1822 г. — членам казанской Временной комиссии, в 1825 г. отвечали Временному департаменту на очных ставках. Свияжские же крестьяне из разных деревень отказывались от факта дачи взяток представителям губернской администрации, выражая при этом общее удивление относительно появления их показаний в документах следователей Руднева и Филлиповича. Эти свидетельства наводят на мысль о преднамеренном ложном обвинении губернатора, губернского прокурора и других чиновников. В сложившейся обстановке нетрудно догадаться, в чьих интересах это делалось.