. Нетрудно заметить сожаление «беспристрастных» и «благомыслящих» относительно торжества «недоброжелателей» по поводу изгнания ими чиновника за «ревностное исполнение трудных обязанностей». Не называя имен, автор заметки прямо указывает на причину отставки Гурьева и выражает свое отношение к происходящему.
Поскольку большинство сенаторов пришли к выводу, что расследование следует продолжить, оно вновь переместилось в департаменты московского Сената. Показательно, что губернский прокурор Василий Овцын отказался давать показания, ссылаясь на дружбу с истцом. Дело обрастало явно запутанными подробностями, свидетельские показания противоречили друг другу. Сам Гурьев теперь постоянно находился в столицах и вынужден был обращаться в казанскую губернскую канцелярию с просьбами выслать ему необходимые бумаги[326]. Изучив суть дела, сенатор Брозин выразил свое особое мнение в письменном виде. Он обратил внимание Сената на тот факт, что в доносе Мосолова на имя министра юстиции от декабря 1815 г. упоминался лишь один свидетель, да и то его имя не называлось, а при повторном уже доносе в январе 1816 г. круг свидетелей у Мосолова значительно расширился. Ссылаясь на главу 19 «Генерального регламента», сенатор посчитал донос ложным. Более того, показания единственного свидетеля поручика Афанасьева, по его убеждению, являлись сомнительными, поскольку в настоящее время поручик находится под судом. Было предложено извет этот «оставить без уважения и освободить бывшего в Казани вице-губернатором Гурьева, а титулярному советнику Мосолову объявить с подпискою, чтобы он впредь таковых неосновательных изветов делать не осмеливался под опасением строжайшего по законам взыскания…»[327]. Аргументы сенатора Брозина были поддержаны большинством голосов, но не единогласно, поэтому последовал следующий виток расследований с применением очных ставок.
Если предположить невиновность бывшего казанского правителя, то эта процедура для него, безусловно, была унизительна. Его ожидало возвращение в Казань в качестве подсудимого, испытание «унижения по должности, и по состоянию». Поэтому Гурьев активно искал возможности преодоления создавшейся правовой ситуации. 1 января 1819 года Федор Петрович обратился к министру юстиции Дмитрию Ивановичу Лобанову с просьбой не допустить очной ставки и «положить конец долговременному страданию его по доносу»[328]. В поисках справедливости он обращался и к обер-прокурору Сената графу Санти. Дело в том, что по указу Петра I от 1697 г. очные ставки по частным делам были отменены, но по указу от 31 декабря 1765 года по делам «лихоимственным» очная ставка предполагалась. Гурьев мотивировал свою просьбу отсылкой на статьи 120 и 189 Нового уложения, пытаясь избежать процедуры очных ставок. Его решимость бороться за справедливый исход своего дела подкреплялась большинством голосов, отданных в его оправдание в московском Сенате, где первоначально оно и заслушивалось. Но в силу существующего законодательства его принуждали в сопровождении полиции выехать из Санкт-Петербурга в Казань для участия в очных ставках.