– Перенесите его вон туда. А вы все отойдите, – велел он любопытствующим.
Поскольку в этой жизни я с медициной был связан прочными узами, то с готовностью помог господину Фирузу и ещё двоим перенести раненого подальше от торговых палаток, где не толпился народ и было посвободнее.
Сармиец снова опустился на колени и внимательно осмотрел рану.
– В каком положении ты находился, когда в тебя попала стрела?
– Я стоял.
– Ты стоял прямо? Вытянувшись во весь рост? Или слегка нагнувшись?
Раненый застонал, потом пробормотал:
– Ну, пожалуй, малость нагнувшись.
– Распрямите ему ноги, – велел господин Фируз.
Мы распрямили ноги раненого, а затем пришлось сделать то же самое с торсом. Когда раненый оказался в положении, максимально близком к тому, в котором находился в момент ранения, сармиец тщательно осмотрел его и прощупал место, где стрела вонзилась в плоть. Друг эльфа стал паниковать и кричать, чтобы стрелу скорее вытаскивали.
Я возразил ему:
– Доктор должен извлечь стрелу тем же путём, каким она вошла, чтобы оставить после неё как можно меньшую рану.
Для меня это было очевидным, а вот господин Фируз бросил на меня заинтересованный взгляд. Забывшись, я заговорил не как простой эльф, а на хорошем имперском, безупречно, как говорят аристократы.
Он кинул мне серебрушку:
– Сбегай к торговцу тканями. Принеси мне кусок чистого белого холста.
Я быстро вернулся с куском ткани. Сдачу, несколько медных монет, я ему отдавать не стал.
После извлечения стрелы господин Фируз наложил на открытую рану повязку и предупредил его друга, что больному лучше не двигаться.
Когда зеваки вокруг раненого начали расходиться, я услышал, как один человек, посмотрев в сторону уходящего сармийца, презрительным шёпотом произнёс:
– Сын тьмы.
Так ловцы называли тех обращённых, кто втайне поклонялся своим старым богам. Их имперцы всё равно считали людьми второго сорта, как и полукровок, что лишь усугубило мою симпатию к этому человеку.
Покинув ярмарку, я обошёл холм с высокой сосной и, укрывшись в кустах, некоторое время сидел, погрузившись в глубокие раздумья относительно того затруднительного положения, в котором оказался по милости Фарида и Рикуса.
Признаться, меня больше беспокоила собственная судьба, чем то, чем это может грозить целителю. С другой стороны, меня мучила совесть: ведь один мой наставник уже погиб по моей вине…
Относительно будущей награды я не питал ни малейших иллюзий: едва лишь задание будет выполнено, как нас тут же прикончат – и меня, и целителя. Один я, скорее всего, смогу удрать, но старик ходит медленно.