— Сделать што, Алексей Юрьевич? — тихонечко поскреблась в дверь проснувшаяся Глафира, глядящая на меня с тем сопереживанием, которого я нечасто видел от сестёр.
— Чаю поставь… — снова растираю виски, — с травами своими. Да, сухарики и сушки есть?
— Как не быть?! — всплеснула та руками, — Ещё может што? Омлетика? С одним иичком?
— Н-нет… — с трудом давлю тошноту, и служанка, закивав понимающе, исчезла на кухне.
Через несколько минут, ополоснувшись под душем и одевшись, я уже сидел за столом на кухне и пил чай. Головная боль не то чтобы отступила, но сделалась привычной, так что я немного пришёл в себя.
— Всё, — решительно отставляю чашку, — благодарю.
— Да што ж вы, Алексей Юрьевич! Две сушки всево и один сухарик! — расстроилась Глафира.
— Всё, — я в такие дни раздражителен и служанка уже знает… по опыту. Извинялся потом, и стыдно до сих пор за ту выволочку на ровном фактически месте, но до сих пор помнит!
Время совсем ещё раннее, на часах всего начало шестого утра, но я уже оделся и вышел бродить по улочкам Москвы. На улицах пока ещё не жарко, но уже понятно, что сегодня будет погодка, более пристойная для Средней Азии.
Забрёл-таки на Сухарёвку, по-видимому, машинально. Даже и не думал работать, но поди ж ты… Что значит — привычный маршрут.
Работать, впрочем, и не стал. Так… зашёл на книжные развалы, поздоровался со знакомцами и пожаловался на мигрень, выслушав сочувственные советы. Некоторые, к слову, вполне рабочие и приносят небольшое облегчение.
Откровения такого рода не от недостатка общения. Как я уже говорил, в этой жизни я несколько меланхоличный и замкнутый, да к тому же, мне вполне хватает общения с учениками и их родителями.
Скорее — попытка стать отчасти своим. Не просто мальчиком-вундеркиндом, который языки знает, а более живым, что ли… Такой, несовершенный, я им понятней, они и сами такие — несовершенные. Кто-то подпить может лишку, у кого-то жена блудливая…
По итогам появилось чуть больше сердечности в общении, хотя это палка о двух концах. Приходится слушать иногда разного рода ответную ерунду. Да и насчёт сердечности я не очень обольщаюсь, всё это достаточно поверхностно. Так… то ли соломки подстилаю ко времени Катастрофы, то ли в социализации тренируюсь. Сам толком не знаю.
Голову несколько отпустило, осталась лишь остаточная боль и ощущение какой-то отупелостости, будто отключили значительную часть мозговых ресурсов. Знаю уже, что в такие дни бессмысленно заниматься чем-то, требующим хоть сколько-нибудь значительных интеллектуальных усилий, но радуюсь уже тому, что могу хотя бы относительно сносно существовать.