Сейчас же… нет, не сильно легче! Состояние такое, будто я оппозиционер, вышедший на митинг и осознающий неизбежную встречу с полицией.
Меня натурально колотит мелкой дрожью, но я уже знаю, что выйду на драку и буду драться! А каковы будут последствия… кто знает. Но ведь нельзя терпеть вечно эти постоянные побои и унижения.
После первого урока перемена длится всего пять минут, и этого времени едва хватает, чтобы дойти до другого класса, заскочив по дороге в туалет. Вторая перемена длится десять минут, третья тридцать и четвёртая снова десять. Так что драки почти всегда происходят либо на третьей перемене, либо после уроков, за пределами гимназического двора. Но как водится, во всяком правиле есть исключение, и если озлобление очень уж велико, или агрессор силён в своих силах, подраться могут и в классе, пока не зашёл учитель, и в туалете, и даже в коридоре.
Прозвенел звонок, и поток учеников, гомоня, начал выливаться из класса. Я тоже не стал медлить, и подхватив ранец с учебниками, поднялся с лавки, настороженный и готовый реагировать крайне резко. Как выяснилось, не зря.
Уже в коридоре Струков попытался ударить меня ранцем по голове, причём размах был нешуточный. Я увернулся, и удар достался долговязому и весьма решительному Ваньке Бескудникову, который мигом вычислил виновного и наградил агрессора сперва изрядной оплеухой, а после, в свою очередь, шарахнул Стручка его же ранцем по голове. Оба раза, что характерно, попал, чему я откровенно позлорадствовал.
— Тебе конец! Понял! — сходу начал Струков, едва войдя в класс и тыча меня пальцем в грудь. Почти тут же, ещё до звонка, вошёл учитель Закона Божьего, и Мартышок, умолкнув, провёл ладонью по своему горлу, весьма убедительно выпятив язык.
На большее он не решился и очень удивился ответному оскалу… Наверное, оскал мой выглядел со стороны совершенно жалко. Увы и ах, но брутальности у меня ровно столько же, сколько и обаяния, то есть — ноль! Но сам факт…
Протоиререй[iv] Малицикий[v], как и всегда, урок вёл крайне нудно и нафталинно. Я вообще человек не религиозный, но в молодости, за невозможностью иметь собственное мнение, был человеком вынужденно воцерковлённым и даже алтарщиком[vi].
Позже, уже в Европе, интересовался католицизмом, протестантизмом и даже иудаизмом. Последнее, правда, уже на излёте богоискательства, а скорее — из-за друга, отец которого был раввином, хотя и реформаторского направления.
Как у них кормили… собственно, поэтому я любил бывать у них и слушать разглагольствования отца семейства. Ещё, пожалуй, интересны были своеобразные взгляды раввина на исторические события.