3 декабря 1929 года из Москвы в Архангельск уходит телеграмма: «Облисполком. Бахутову. Совнарком поступило ходатайство начальника полярной экспедиции Шмидта отмене муниципализации[1] Архангельске дома ледового капитана Воронина, имеющего заслуги как участника северных экспедиций. Случае вынесения постановления муниципализации прошу приостановить исполнение впредь рассмотрения вопроса центре. Пред. МНСК Милютин».
Телеграфный ответ пришел всего через три дня. «Москва. Председателю Малого Совнаркома Милютину. Вопрос муниципализации Архангельске дома Воронина не ставился. Предкрайисполкома Бахутов».
У нас есть основания полагать, что председателя крайисполкома ввели в заблуждение. Воронин не такой человек, чтобы звонить в колокола, не заглянув в святцы. Скорее всего, какой-то руководитель комхоза, услыхав, что из Москвы, из самого Совнаркома, пришел запрос, решил пожертвовать своей блестящей административной идеей. А чтобы не получить нагоняя, сделал удивленный вид, — не ставили, мол, вопроса, напрасная паника.
Но в конце концов не в этих предположениях суть. Тут важно другое — по горло занятый Шмидт нажал «на все рычаги», чтобы помочь Воронину.
В самом факте, что Шмидт кому-то помог, ничего необычного не было. К нему обращались с самыми разными просьбами десятки людей, и, если это было в его силах, он что-нибудь обязательно предпринимал. Но, естественно, не по каждому письму беспокоил он руководителей Совнаркома. И если на сей раз обратился к ним, значит, действительно считал, что Воронин того заслуживает.
Важно и то, что Воронин обратился именно к Шмидту. Капитан был человеком до крайности щепетильным и никогда не стал бы тревожить своими домашними заботами случайного товарища по плаванию. Значит, был уверен в дружеском участии.
Итак — друзья…
А между тем — люди, по своим биографиям весьма несхожие.
В тот год, когда судьба свела Шмидта и Воронина на палубе ледокольного парохода «Георгий Седов», у каждого из них за плечами была уже большая половина жизни. Через несколько дней после завершения экспедиции Шмидт отпраздновал свой тридцать восьмой день рождения. Воронину в то время перевалило уже за сорок.
И каждый из них имел основания считать, что прожил свои годы правильно, что жизнь сложилась удачно, что трудом и разумом достигнуты немалые высоты. Словом, каждый из них имел право доверять своему опыту.
Опыт, правда, был совершенно разный.
Шмидт — в 25 лет приват-доцент, признанный математик, потом государственный и общественный деятель, успешно работающий на самых различных поприщах.