Вся жизнь Воронина была связана с морем. Он происходил из древнего поморского рода. На борт судна впервые поднялся восьми годов от роду, а через три с лишним десятилетия стал капитаном крупного, совершенного по тем временам ледокольного парохода. Эта должность справедливо считалась у родичей его и друзей высшим достижением в морской работе. Притом Воронин был одним из самых умелых и добычливых ледовых капитанов.
Совершенно несхожие жизненные пути сконструировали и несхожие характеры.
Воронин, серьезный, основательный, медлительный, весь был настоян на опыте предков. Он знал великое множество поморских примет, наблюдений, предостережений, пословиц, притч. Для него этот кладезь мудрости значил куда больше, чем все печатные наставления по штурманскому делу. Все его человеческое существо — стиль мышления, нрав, привычки, манеры — было словно обточено волной заполярных морей, арктическими ветрами.
И рядом с ним Шмидт — человек стремительной, гибкой мысли, способной полно и глубоко охватывать самые разные сферы жизни. Он — в частой смене поприщ — привык больше всего доверять логике и интуиции.
В любом деле он оставался по своей сути человеком науки, для которого эксперимент, риск, динамизм мышления — обязательные свойства. Потому и практические дела воспринимались им как интересный, смелый эксперимент, в котором ему необходимо участвовать, потому что все в его личности прямо для этого и создано, потому что сам он отчаянно смел, потому будто о нем пушкинские строки:
«Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог».
Словом, Воронин и Шмидт — это (опять же по-пушкински) «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень». И когда столь разные стихии сходятся на небольшой площади капитанской каюты «Георгия Седова», сходятся, чтобы совершать одно общее, и притом весьма необычное, дело, создается чреватая взрывом ситуация. Причем взрывом тем большей силы, что начальник экспедиции при всех правах и полномочиях, которыми он облечен, имеет опыт общения с морем только в роли купальщика, а у капитана за плечами солидный морской стаж.
Между тем авторы жизнеописаний Шмидта утверждают, что с Ворониным он подружился сразу и дружба их будто бы всегда была чуть ли не безоблачной. Это одна из многих легенд про «ледового комиссара». А легенда всегда спрямляет линию жизни героя, лишает ее отклонений и зигзагов. Такая операция поднимает героя на пьедестал, но, подняв, невольно отрывает от грешной земли. Оттого часто поступки легендарных личностей как бы лишаются мотивов или мотивы их слишком общи, чтобы хоть что-то объяснить. Оттого их любови и дружбы возникают легко, сами собой. Герой словно бы входит в мир, уже с рождения «запрограммированный» совершать подвиги.