— И… что же ты? — тихо спросила я, потому что в ее молчании мне чудилось столько боли, что я боялась, как бы Гелька не свихнулась от нее.
— А что — я? Я их познакомила с Иваном. Ты только подумай, каково мне было видеть его рожу? Иван ведь его домой приглашал, обсуждать дела в неформальной обстановке! — криво усмехнулась Гелька.
— И ты что же — не могла сказать, что не хочешь этого? — глупо переспросила я.
— Да? А на каком, простите, основании? Сама привела в контору — и теперь видеть не могу? Не-ет, я терпела, улыбалась, делала вид, что мне до смерти интересно, как он живет со своей Наташкой, как у него дети растут. Он их балует, души в них не чает — а наш с ним сын, о котором этот урод даже не знает, живет в деревне с бабушкой, не слышит, не видит! — Гелька всхлипнула, борясь с подступившими слезами.
Я не покривлю душой, если скажу, что в тот момент я совершенно забыла о том, что отсидела четыре года по ее вине.
Мне на самом деле отчаянно жаль было Ангелину и ее больного мальчика, а еще — подкатила тошнота от того, каким мерзавцем оказался Стрыгин, сумевший легко перешагнуть через еще не родившегося ребенка и даже не поинтересоваться спустя годы его судьбой.
Ангелина перестала всхлипывать, закурила.
— Знаешь, Люська, я сейчас очень жалею, что так с тобой обошлась. Если бы можно было отмотать назад, я бы иначе все устроила. Но ты такая всегда была правильная, такая непогрешимая… и мне стало обидно. Ты вроде бы и жила хуже меня, и денег не было, и мать больная — а все-таки было в тебе что-то такое… спокойствие какое-то, что ли. И потом — Стрыгин тебе всегда нравился, ты мне об этом в школе все уши прожужжала. Вот я и решила… И встречу в офисе Ивана я подстроила, не должен был Стрыгин в тот день там оказаться. И квартиру свою я тебе поэтому одалживала — чтобы в курсе быть. С фотографией вот только прокололась, забыла совсем. Когда ты рассказала про то, как Стрыгин в нее впился, я аж помертвела — ну, думаю, а вдруг что-то заподозрил? Он ведь однажды у меня спрашивал, чем, мол, дело с беременностью кончилось. Я его послала, конечно, а тут вдруг об этом вспомнила и испугалась. Я не хотела, чтобы он знал. Коляня — мой. Это мой крест. В общем, я наказана на всю жизнь — потому что кому он нужен-то без меня? — она снова вздохнула. — Ну, а там, на вечере, я подкараулила момент, когда Стрыгин покурить на крыльцо вышел, пошла следом и застрелила его. Он так и умер, не узнав о Коляне. У моего сына нет отца — лучше никакого, чем предатель. Я ведь сюда вернулась за ним и за мамой, Ивану честно все рассказала, он и велел приехать и забрать. В Америке можно жить спокойно, имея больного ребенка, там никто пальцем не тычет, как у нас.