— Ладно… Не уводи собрание в сторону.
Женщина оглядела ряды, но не нашла, кто ее одернул, ненавидяще села.
— Кричим, кричим… А кого выкричим? — грузный мужчина в шубе-борчатке прошел по ряду, прихрамывая, волоча ногу, остановился у сцены. — Это навалилась на нас стихия. Председатель не предусмотрел. Он машины зачем в гараж ставил? Чтоб теплее. Заботился об общем деле. Даже когда ему надо дома быть — он сам машины затаскивал. Теперь мы его ударим, у него руки опустятся, он трекнется и бросит все. И кому мы этим напортим? Я думаю, это дело надо загасить и сообща как-нибудь справиться.
Женщины, что сидели рядом со мной, непроизвольно прокомментировали:
— Справимся… Легко как… Ты их видела мертвых-то?
— Прибегала. Смотреть страшно. Ровные, как один. Да их сразу же председатель на птицеферму отправил — курам на корм.
Я сидела и слышала, что зал, как единый организм, активно и мучительно подбирался к истине. Кто-то сказал вслух, не поднимаясь:
— В государство надо было сдать. Поросята бы росли, и мы деньги получили бы.
— Т-ш-ш-ш… — зашикали сзади. — Тише ты. Еще не насдавался. Подскажи… Это легче легкого… Сдал и весь год носом шмыгай.
Председатель молчал, смотрел перед собой. Лицо его было безучастно, и собрание его не чувствовало.
Мнения качали зал, как лодку-болтанку, — то вспыхивали, то вдруг затаивались. Я была в эпицентре общей беды. Что же я хотела? То видела себя на городском базаре, подходила к торговке, что с неприступным терпением сфинкса продавала карандашной толщины связочки укропа по пятнадцать копеек.
— Это же на один борщ не хватит — и пятнадцать копеек? И на старые деньги такой пучок пятнадцать копеек стоил.
— Иди, иди… Дорого… Ты его сама порасти, — считая меня дурой, с уничижительным превосходством отгоняла торговка.
Она знала, что я снова вернусь к ней и куплю этот укроп ее. Я покупала. Но испытывала ли она радость, когда я уходила от нее с покупкой? И могла ли я сейчас упрекнуть этих людей в чем-то? Это их жизнь. От этого зависело их благополучие. Каждый получает за свой труд. Но я ждала высокого сознания доброты, кроме заботы о материальном благополучии — моральной цены доходов.
Я думала: «Неужели им все равно, как приходит к ним достаток?»
Мне хотелось, чтобы люди знали об обоюдной радости у прилавков, а в зале этого чувства не искали. Искали виновных, что должны пополнить потерю.
И когда предложили: «Передать дело в суд. Прокурор разберется, найдет и правых и виноватых» — настороженно притих зал.
— Дурное дело не хитрое.
В притаившейся тишине люди почувствовали, что установившийся порядок жизни их под угрозой.