— А правильно?.. Кузеванов…
Кузеванов поднялся — глаза в парту, губы у него надуваются и шевелятся беззвучно.
— Опять? Вот так мы с ним всегда и молчим. Так в каком году была Куликовская битва? — как спасательный круг, подбросил учитель Кузеванову. Подбросил без особой надежды. Подождал.
Кузеванов вертел ручку с облупившейся краской. Девочка, что сидела с ним рядом, отодвинулась на край, как бы оставила его одного, чтобы лучше был виден.
Кузеванов, оставаясь неподвижным и не поворачиваясь, пнул девочку под партой в ногу.
Я чуть не рассмеялась. Господи, какой гордый двоечник!
Мгновенно рука девочки прыгнула кверху, как минутная стрелочка — локоток на парту.
— Что? — спросил учитель.
Девочка глянула на меня и вдруг задержалась глазами. Сказать она ничего не сказала.
Александр Данилыч был не в духе. Он считал, что урок у него не удался. Это я поняла, когда шла с ним домой.
— Вот и бьюсь… А что с него возьмешь? Ведь говорят — яблоко от яблони недалеко катится. Его отец еле до четвертого класса дотянул. И с ним никак не справлюсь. Мать вызову — опять плакать начнет: «Сами что хотите с ним, то и делайте. Ухожу на работу, а он на улицу. Только за порог — и как пропадет. Что мне его, убить?»
По истории хронологическую таблицу составил — на каждом уроке стараюсь закрепить. Так этот Кузеванов ни одной даты не может запомнить. Другие на партах запишут, то на ладошке, а он… И что удивительно — полное безразличие к двойкам. Попадаются же такие дети… Вот и добейся стопроцентной успеваемости.
Хромовая шапка Александра Данилыча на морозе затвердела. Уши, жестко коробясь, завернулись кверху, и когда Александр Данилыч поворачивал голову, они, как лопасти, вертелись над каракулевым воротником.
У дощатых ворот учитель перехватил портфель и, глубоко просовывая руку в отверстие, откинул засов. Прежде чем зайти в избу, он открыл глухие воротца в хлев.
— Чушки, чушки, — успокаивал он, сторонясь.
Из темноты выбежали две свиньи, тяжелые и белые, как холодильники «Ока», и, утопая маленькими ножками в соломенном настиле, бросились к корыту.
Александр Данилыч похлопал одну варежкой по голой спине. Она присмирела, хрюкнула и начала поддевать носом корыто.
Я подготовлена принимать дом учителя так, как интуитивно вижу свою комнату. На столе газеты, журналы толстые. Стол — культ сомнений, культ поисков. К нему хочется спешить, хочется ему довериться.
Я не знала, куда сесть в комнате Александра Данилыча. То есть не то чтобы не знала, куда сесть, а видела, как хозяйка этого дома не отвела места для меня, непредвиденной. Слишком нетронута скатерть на столе.