— Доверчивые… Подойдем поближе.
Птицы негромко перекликаются. Один затопорщился и начал кричать.
— Это не снегирь, — говорю я приглушенно. — Видите, серый? Чужой… И дерется…
— Вполне естественно, — говорит Андрей, насмешливо разглядывая меня. — Это самка. Она не так красива, зато отличается сварливостью.
Я смотрю в его глаза и понимаю, что он не простил мне ту первую встречу.
— Самца держит в подчинении и вымогает у него лучшие ягоды. Если самец не сразу уступает, она злобно раскрывает клюв и принимает угрожающий вид.
— Похвальная наблюдательность.
— Ничего подобного, популярная брошюра: «Снегирь. Уход и содержание».
Птицы шумно вспархивают, серый куст сразу светлеет, и стайка, будто на невидимых струечках воздуха, взмывает кверху и исчезает в кустах.
— Яркие какие, — говорю я. — А вот в кустах их не видно. Вон они, — я останавливаюсь, — смотри. Те же самые… Только… Они горят на снегу.
Андрей молча сворачивает в сторону. Серым комочком в снегу лежал снегирь. Андрей зачерпнул его ладонью и подул на бок. Снегирь уже застыл, только от дуновения перышки его тяжело топорщились.
— Ударился, наверно, — говорит Андрей. — Об ветку. — Вдавил рукой снег под деревом и опустил птицу в ямку. Постоял молча и пошел между кустами. Ни с того ни с сего повернулся и доверительно сказал: — Заметила? У мертвого оперение поблекло, потеряло напряженность. Да? А от живых исходит свечение. Странно… Или мне показалось? Будто цвет перьев потух…
Я уставилась на него, соображая. А он, словно только увидел меня, растерялся, заспешил и больше уж не сказал ни слова. Колючее и теплое солнце ласково жгло щеки.
Когда вышли из согры, на горе у маяка увидели Юрку.
— Не успели.
В обед мы расходимся. Андрей не захотел к нам зайти.
— Нет, — сказал он сухо, чтоб уж и не пытались ему что-либо еще предложить. — Мне нужно побыть одному.
Пошел через огород мимо бани, не оглядываясь. Он не нуждался в общении с нами.
«Господи… Ну и пусть!..»
Почему-то сразу чувствую, что устала, лыжи тяжелы и до неприятного отпотели варежки. Я снимаю их и стужу руки о палки.
В избе еще тепло. Я кладу варежки на печку. Запахло талой черемухой. Юрка связал лыжи, протер их тряпочкой. Мне кажется, я знаю его за этим занятием давно — в прошедшем и будущем. В другом качестве видеть его мне не дано.
Я сажусь на кровать и отваливаюсь на подушки. Расслабленность приятна — шевелиться не хочется.
— Довольна? — смеется Юрка. Расстегивает воротничок рубашки, мягко ходит по комнате в кедах.
— Это то, что ты хотела. Надо в сторону реки лыжню пробить или на луга, к стогам. Давай… Каждый день. Только вечером.