Мелодичная, но настойчивая трель будильника заставила меня вынырнуть из эйфории, однако, вопреки здравому смыслу, ощущение безмятежной радости, хотя и поблекло от столкновения с реальностью, так и не исчезло бесследно. С ним я умывалась и пила кофе, ехала в автобусе по мокрым улицам, с которых окончательно стаял первый снег, без привычного раздражения переминалась с ноги на ногу в плотно забитом вагоне метро, готовила документы в арбитраж и вновь пила кофе, горячий и горький. Во второй половине дня позвонила Лиза («Можем приехать в любой день: Антон взял отпуск и пока дома»).
В ночь с пятницы на субботу выпал снег. Это был уже совсем другой снег: не вязкий, тяжелый и влажный, из которого мы с Полининой дочкой вдохновенно лепили снеговика, а сухой, безупречно белый, мягким покровом укутавший землю, крыши, ветви и капоты машины. Он приглушил все звуки мегаполиса. Он не растает до весны. Я опять проспала (Что такое с этими субботами? Как бы поздно ни назначались встречи, каждый раз умудряюсь опаздывать) – и бежала вприпрыжку по верху высокого склона, тянувшегося от Кунцевской вдоль шоссе. Снег уютно хрустел у меня под ногами, как когда-то в детстве, когда зима была в радость, потому что санки, ледянки, сугробы, горки… и Новый Год с его сияющими гирляндами и запахом хвои, и Дед Мороз, в которого самозабвенно веришь. Раньше я не была в этом районе, и сейчас с любопытством оглядывалась по сторонам: симпатичные дома и роскошный парк на другой стороне шоссе, убегающая на запад прямая лента Рублевки. Хороший район, надо будет присмотреться к нему: не все же квартиры здесь невозможно дорогие. Может, даже стоит променять на него привычную мечту о Ломоносовском проспекте.
Когда я добежала, наконец, до нужного дома, стоящего почти на кромке склона, Лизин мерседес уже был запаркован возле подъезда. Она выскользнула из машины, тонкая и изящная в своей короткой светлой шубе, открыла багажник и, к моему изумлению, принялась извлекать из него объемистые пакеты с опознавательными знаками «Азбуки вкуса». Тяжело дыша после очень быстрой ходьбы, я ринулась помогать ей, и мы, шурша тяжелыми пакетами («Антон сейчас не выходит из дома, почти не спит, ничего не ест, надо его как-то поддержать»), преодолели пограничный кордон суровой консьержки и поднялись на шестой этаж.
В ответ на Лизин звонок обстоятельная дверь неприветливо приоткрылась, и мы вошли в темную прихожую, в которой никто не удосужился включить свет. Меня поразил запах давно не проветриваемого и не убираемого помещения, в котором всплывали мало привлекательные ольфакторные нюансы: тошнотворный фон вчерашнего алкоголя, как будто кто-то пролил вино и не дал себе труда вымыть пол, резкая нота несвежего мужского пота, почти больничный подтон какого-то медикамента… Запах воцарившейся депрессии. Лишь через пару секунд я осознала присутствие монументального силуэта, загораживающего проход в глубину квартиры, и подняла глаза на темную взлохмаченную голову Антона, возвышавшегося над Лизиной макушкой. Его вид полностью соответствовал состоянию квартиры – неопрятная щетина, сутулящиеся плечи, видавшая виды футболка и джинсы, производившие впечатление помятых. Странно, мне всегда казалось, что джинсы в принципе не могут выглядеть мятыми. Антон переводил тяжелый, неприветливый взгляд с меня на Лизу и обратно. Весь его вид говорил о том, что он совершенно не рад нас видеть (или, по крайней мере, меня). Лизу, однако, это не смутило: она поднялась на цыпочки, легко коснулась губами его небритой щеки, вручила пакеты и тихонько подтолкнула вглубь коридора («Отнеси все это на кухню»).