В. И. Курдов — почетный член Калевальского общества в Финляндии. В финском консульстве в Ленинграде на видном месте висит акварель Курдова — финский пейзаж, такой же, как северный русский, сразу притягивающий к себе особенным светом-сиянием.
Может быть, именно в освещении, в каком-то неутомившемся, осмысленном утреннем свете секрет обаяния пейзажей Курдова?
Накануне свадьбы моей старшей дочери я зашел к Валентину Ивановичу посоветоваться, какую бы картину купить в комиссионке в подарок. Он мне сказал: «Я тебе не советую покупать: главным образом продают барахло. А что поприличнее, за то ломят несусветную цену. Я тебе что-нибудь подберу». Назавтра он вручил мне обрамленный лист под стеклом: тихий рассвет над тихими водами. Павшая в протоку ракита. Буйные зеленые побеги прянули из старого ствола. «Вот видишь, — сказал Валентин Иванович, — заря занимается. Новая жизнь — семья — молодые побеги». Курдовская ракита висит на стене в доме моей дочери, постоянно светит ровным, неубывающим светом.
Когда Курдов работал над «Калевалой», как-то собрался на север Карелии, в Калевальский район, на озеро Куйто, и я вместе с ним. В деревне Вокнаволок мы стали на постой в избу к старой карелке, с той же бобыльской судьбой, каких немало в наших русских деревнях. Утром чуть свет хозяйка сплавала на лодочке в озеро, потрясла сетку, принесла окуней с подлещиками, подоила корову, накрыла на стол... А Валентин Иванович, видно в окошко, установил свой походный подрамник, в правой руке его кисть, а левой... отбивается из последних сил от комаров и мошек. Было самое комариное время, я только высунул нос из избы — такая вражья сила!.. «Чегой-то мужик-то машется, к столу не идет?» — спросила хозяйка. Я ей ответил: «Это он, бабушка, работает. Он художник». Бабушка сочувственно покачала головой. Работу на селе уважают.
Из калевальской поездки, как отовсюду, Курдов привез стопу акварельных листов, множество рисунков. Среди них есть одна вещь, потрясающая душу (я говорю о моей душе): натюрморт, написанный на сельском кладбище, на могилке с потемневшим православным крестом, с бумажными цветочками, вылинявшими от дождей, с остатками языческого обряда — бутылкой, стаканом, скорлупой крашеного пасхального яичка на блюдечке... Как извлек художник из этой малости ветхих предметов, из блеклости, запустения — духовный смысл, гармонию, красоту? Все в этом этюде пронизано грустью успокоения, примирения, успения... Хочется плакать. И хочется жить в этом мире, с его тихой, позабытой тобой красотой!
Написать этюд «на пленэре» значило для художника не только сообразовать на листе сочетания и оттенки, но и просидеть на кочке не один час, подвергаясь нещадному жору комаров с мошками (мороз прихватит, комары сойдут... и акварель замерзнет). И так изрядную часть жизни, годы и годы провел художник Курдов в неудобной позе, склонясь к походному мольберту...