Больше они с Фубаром не говорили. Шарка сварила суп из зайца (в лагере они нашли целую кучу тушек) и налила каждому по миске. Поели в угрюмом молчании. Затем Фубар взял меч и подобранный в лагере арбалет и вышел на дежурство. Дэйн, прижимая к груди кинжал Урагана, закутался в спальный мешок и уснул, вздрагивая во сне, как щенок. Шарка осталась сидеть у костра: она обхватила руками колени и, не мигая, глядела в пламя.
Уже проваливаясь в сон, Морра почувствовала прикосновение к своей руке – и вцепилась в эту прохладную и твердую руку. Ладонь была больше мальчишеской, но меньше мужской, без мозолей, оставленных рукоятью меча и поводьями коня… Это она!
– Прости меня, – раздался шепот.
Почему она не продумала заранее, что ответит на извинения? Очевидно же, что совестливая Шарка пришла бы рано или поздно извиняться! И что теперь делать: отшутиться, огрызнуться, растрогаться? А как бы ответила сама Морра, а не Тлапка?
Лихорадка замедляла мысли, и на ум не шло ничего путного. Зато в груди росло резкое, сильное отвращение к самой себе: к вопросам, к расчетам, к тому, что она, обычно такая хитроумная, не может ничего придумать…
– Тебе больно? – спросила Шарка, не дождавшись ответа.
– Да, – призналась Морра. – Но это пустяки, пройдет.
– Ты во второй раз спасла мне жизнь, а я хотела тебя бросить. Испугалась. Какая же я дура!
– Не говори так. – Морра наконец собралась с мыслями, но каждое слово казалось тяжелым и неуклюжим. – Я по-прежнему понятия не имею, что это было, кто ты такая и что там натворила. Но я увидела солдат и поняла: кем бы ни были эти мудаки, я должна тебя защитить, насколько хватит сил.
– Я ведьма, Тлапка. Поэтому мы и сбежали из города. Это единственное, чего я тебе не рассказала. Я сама не знаю, что им надо от меня. Я не хотела этого всего, не хотела…
Шарка замолчала, надолго. Морра решила, что на этом ее исповедь закончилась, но едва она собралась открыть рот, как девушка вновь заговорила:
– Когда тебе станет лучше, мы уйдем. Не знаю куда, у нас с Дэйном нет никого. Но вам с Фубаром нельзя отправляться с нами. Я не позволю, чтобы из-за меня пострадал кто-нибудь еще…
– Хорошо, – выдохнула Морра и отпустила руку Шарки. – Делай, как считаешь нужным.
Та поднялась с колен и вернулась к костру, оставив Морру содрогаться от боли и старого, почти забытого отвращения к себе. Какая сентиментальность! Сентиментальность и слабость, беспомощное сочувствие, над которым Свортек только посмеялся бы презрительно. Не тому он ее учил, не к тому готовил…
Она ощутила рядом движение и вдруг поняла, что Шарка уложила свой спальный мешок совсем рядом, а ее рука снова скользнула к руке Морры, улеглась в ладони и переплела пальцы. Морра попыталась придвинуться ближе, но плечо и бедро вспыхнули жаром. Она едва дышала, удивленно рассматривая веснушчатое лицо, пока веки не сомкнулись и она не погрузилась в сон, полный огня и абсурда.