Сиротки (Вой) - страница 143

– Да чтоб вы все сдохли, мрази! Проклятие!

Он замахнулся на Рейнара, но не донес удар до лица – остановил руку в последний миг и, развернувшись, выбежал из костницы.

Притихшие Гримвальд и Мархедор, который поднимал на ноги главу гильдии, долго не решались пойти следом, но наконец и они убрались. Рейнар, дрожавший от холода на полу, остался в компании молчаливого стража. Спустя некоторое время ему дали воды, и он едва не захлебнулся – измученное тело забыло, как выполнять простейшие движения. Затем на него накинули плащ, но из костницы так и не вывели, так что он просто лежал, забавляя собой ухмыляющихся мертвецов.

Наконец его растрясли, и он увидел перед собой Гримвальда с лиловым синяком под глазом. Старик помог ему усесться на колени, поправил плащ, словно нагота Рейнара вдруг начала его смущать, и сказал:

– Ты прощен.

О, милость его величества…

– Ты снова нужен своему королю.

Рейнар рассмеялся, не раскрывая рта.

– Морра прислала сокола с письмом. Кольцо здесь ни при чем. И ты ни при чем. Дар остался у ведьмы.

Слова Гримвальда не вызвали у Рейнара ни малейшего удивления.

– Ведьма убила всех людей Златопыта и сбежала. Морра еще с ней. Король хочет, чтобы ты привел ведьму к нему.

– Что за чушь! – прохрипел Рейнар. Внезапно перед его внутренним взором вспыхнуло лицо Фубара, и от нового приступа глубокого горя перехватило дыхание. – Нет… Это неправда…

– Прочти сам.

Глава гильдии вложил в руку Рейнара письмо и отодвинулся от греха подальше. Герцог долго боролся с собой: то ли рука отказывалась повиноваться, то ли он сам боялся того, что должен был прочесть.

Наконец он все же пробежал послание глазами, не понимая ни слова, но лишь скользя взглядом по мелкому почерку. Слабость отступила, когда Рейнар сообразил: Морра пишет иначе – уж он-то знал! А эти неуклюжие, но старательно выведенные буквы были написаны рукой Фубара.

Они не помнили, когда в последний раз так свободно, без тени страха просто бежали, увязая в рыхлом песке. Много лет назад Анежка как-то взяла их на реку недалеко от Тхоршицы. Дэйн был тогда так мал, что вряд ли путешествие осталось у него в памяти, Шарка же помнила его смутно. Тогда тоже было радостно, несмотря на то что в жаркий летний день на реку пришла куча народу. Кто-то стирал белье, кто-то купал лошадей, берег утопал в голосах, ругани, ржании и шуме. Их вспыльчивая мать с волосами, огненными в лучах солнца, с рыдающим крохой Дэйном на руках…

Та шумная, грязная, наводненная народом река была одним из немногих счастливых воспоминаний Шарки.

Но здесь, на морском берегу, не было людей, которые подозрительно косились бы на чужаков, не было лошадей, белья, вопящих детей или стариков, омывающих обнаженные телеса. Новые друзья Шарки и Дэйна – не такие, как Дивочак, который дружил только с собственной выгодой, – сидели поодаль, у скал, куря свои трубки и мирно болтая. Шарка их не слушала. Шарка наслаждалась солеными волнами, омывающими ноги; она отпрыгивала, когда холод становился невыносимым, а потом на нее нападал Дэйн, брызгавший сестре в лицо.