Он и так смотрел на нее, но Шарке этого было мало: она взяла его лицо в ладони и притянула к себе, чтобы лбы соприкоснулись:
– Я все исправлю, Дэйн. Скоро все закончится!
Стражи не соврали: зрелище и впрямь было душераздирающее. Рейнар немало повидал на войне с Сиротками, с аллурийцами, с галласцами; на его руках умирали враги, солдаты, друзья. Он сам не раз перевязывал и зашивал раны, добивал умирающих, отправлял на тот свет здоровых и сильных – но такого ему еще не приходилось видеть.
Сын богатейшего купца Тхоршицы очень слабо напоминал человека. Это был просто кусок мяса, где-то еще кровоточащего, где-то уже гниющего. Рейнар беззастенчиво спрятал нос в надушенном платке: без платка его бы уже давно вырвало у постели умирающего. Лицо было порвано, плоть свисала лохмотьями с рук и ног. Гениталии, говорят, тоже оторвали… Оставалось лишь гадать, за что в этом теле еще цеплялась жизнь. Впрочем, порой даже самые ужасные ранения были бессильны перед теми, кто хранил в сердце надежду.
– Никто не знает, сколько он еще протянет, – бормотал Пригожа-старший. Он держал руку своего сына, перебинтованную так, что та больше походила на окровавленную подушку; по его лицу непрерывно стекали слезы. – Наш единственный сын, долгожданный; моя жена Белия умерла, рожая его. Всего лишь девятнадцать лет, пан герцог… Я собирался женить его в этом году…
– Мне очень жаль, – в который раз пробубнил Рейнар.
Юноша вдруг открыл глаза и уставился на него неподвижным мутным взглядом человека, стоящего между двумя мирами. Рейнар хорошо знал такой взгляд.
– До чего усердный, талантливый, добрый парень, настоящий бракадиец. Он мог принести столько пользы его величеству, – продолжал отец словно в забытьи. – Я уже думал, что не могу иметь детей, как пришла ко мне как-то утром Белия и объявила: «Южин! Угадай!» О, какое счастливое было утро…
– Послушайте, – нетерпеливо перебил его Рейнар. Попытался было отнять от лица платок, но завтрак немедленно подскочил к горлу, и попытка была провалена. – Вашему сыну удалось хоть что-нибудь рассказать о случившемся?
Пригожа поднял голову – осторожно, словно без его надзора сын мог немедленно умереть, – и теперь две пары мутных зеленых глаз смотрели на Рейнара, а тому хотелось провалиться сквозь землю. «Ох и мягкий ты стал, Рейн, за эти пять лет!»
– Он пытался, мой герцог, – ответил купец. – Видят боги, мой сын собирал все силы и пытался что-то сказать, но эта тварь порвала ему губы, язык… – Он споткнулся на полуслове, мужественно сдерживая рыдания. Глаза Пригожи-младшего тускло сверкнули, и Рейнар отчетливо понял: не надежда, а ненависть поддерживала жизнь в этом убогом теле. Ненависть такая упрямая, что, возможно, парень не умрет, а оправится, чтобы кормить эту ненависть тем, что от него останется.