Он взял записку из Тиреи.
«Я умираю, Гэвин. Тебе пора познакомиться с нашим сыном, Кипом. Лина».
Сын? У меня нет…
Внезапно у него перехватило горло, и грудь стало распирать так, словно сердце вдруг распухло, хотя хирурги и говорили, что такого не бывает. Просто расслабьтесь, говорили они. Молод и силен, как конь, говорили они. Они не говорили – будь мужиком. У тебя полно друзей, враги тебя боятся, у тебя нет соперников. Ты Призма. Чего тебе бояться? Никто так не говорил с ним уже много лет. Иногда он хотел такого.
Оролам, письмо не было даже запечатано.
Гэвин вышел на стеклянный балкон, бессознательно проверяя свое извлечение, как делал это каждым утром. Он посмотрел на свою руку, расщепляя солнечный свет на цветовые компоненты, как умел только он, наполняя каждый палец по очереди разным цветом – от частот ниже видимого спектра до сверхвысоких: субкрасный, красный, оранжевый, желтый, зеленый, синий, суперфиолетовый. Какая-то заминка на синем? Он еще раз проверил, коротко глянув на солнце.
Нет, свет было по-прежнему легко расщеплять, по-прежнему все было безупречно. Он высвободил люксин, каждый цвет истекал и рассеивался из-под его ногтей как дым, оставляя знакомый букет смолистых ароматов. Он повернул лицо к солнцу, к его почти материнской теплой ласке. Гэвин открыл глаза и втянул приятную мягкую красноту. Внутрь и наружу, в такт с затрудненным дыханием, чтобы сердце успокоилось. Затем он отпустил красный и взял глубокий льдистый синий. Глаза словно бы замерзли. Как всегда, синий давал ясность, мир и порядок. Но только не план – слишком мало информации. Гэвин отпустил цвета. Он был по-прежнему в порядке. У него оставалось по крайней мере еще пять лет из семи. Полно времени. Пять лет, пять великих целей.
Ну, может, пять не великих.
И все же его предшественники за последние четыре столетия, не считая тех, кто пал жертвой убийцы или умер по другим причинам, служили ровно семь, четырнадцать или двадцать один год после того, как становились Призмами. Гэвин уже миновал четырнадцатилетний рубеж. Значит, полно времени. Не с чего думать, что он исключение. В любом случае причин мало.
Он взял второе письмо. Сломал печать Белой – старая карга запечатывала все, хотя делила остальную часть этажа с ним, и Каррис передавала письма из рук в руки. Но все должно быть на своем месте и сделано правильно. Сразу видно, что она прежде была Синей.
Письмо Белой гласило: «Если только ты не предпочтешь приветствовать студентов, которые прибудут этим утром, любезный мой господин Призма, прошу, присоединись ко мне на крыше».