Врач — полноватый и самодовольный, как сытый кот, молодой человек, с щеголеватой редкой бородкой и большими очками на носу — сказал, что беспокоиться не о чем. Угрожающих жизни ран на теле не обнаружено, царапины пустяковые, а на вопрос «так что же с больной?» невозмутимо ответил, что её состояние похоже на глубокий обморок, вероятно вследствие какого-то сильного душевного потрясения, но по его прячущимся в складках румяных пухлых щек бегающим глазкам Ганин понял, что ни черта он не знает…
И вот, уже почти сутки, он, почти никуда не отходя, сидит у постели своей возлюбленной, не ест и не пьет, только держит теплую и мягкую руку Снежаны в своих ладонях и твердит: «Только не умирай! Только не умирай! Только не умирай!». Благо, Тимофеев уже перевел на банковскую карту деньги и с их помощью удалось снять в больнице специальную палату «люкс» с особым обслуживанием и особым режимом посещения, так что никто не мог помешать Ганину предаваться своему горю и прервать бесконечную вереницу «только не умирай!» в его воспаленном мозгу, в котором откуда-то засела мысль, что если он 666 666 раз скажет эту фразу, то со Снежаной будет все в полном порядке. Осталось всего-то на всего ещё 666 000…
За все эти сутки Ганина потревожили лишь дважды.
Первый раз, когда в палату зашла мама Снежаны. Она плакала, причитала… Впрочем, Ганин даже не помнил, что конкретно она говорила. Потом мама спрашивала что-то у него, дергала его за руку, Ганин не слышал, о чем она спрашивала, но догадался, что, наверное, ей хочется знать про причины. Он ответил ей, глядя полубезумными, почти неморгающими глазами, прямо в лицо, что «спящая красавица заколдована злой ведьмой», а потом опять принялся считать — «только не умирай 66 100, только не умирай 66101, только не умирай 66102…». и больше ничего вокруг его не интересовало.
Ещё приходил какой-то жирный тип с лицом жабы. Тоже что-то говорил, совал Ганину какие-то деньги, спрашивал про какие-то снимки. Ганин пожал плечами и сказал ему то же самое, что говорил матери Снежаны. Жирный тип побелел как мел, отвратительно задрожал своими висячими как у бульдога щеками и испарился.
А потом Ганин остался один, совсем — один…
Правда, время от времени в палату заходили медсестры, что-то кололи, что-то измеряли, переписывали показания приборов, несколько раз заходил и врач, но для Ганина они словно не существовали. Весь мир для него съежился только до него самого, лежащей без движения Снежаны и 66900-го «только не умирай». Ему молча поставили раскладушку прямо в палате, но он на неё даже не посмотрел и всю ночь так и просидел, скрючившись, над лицом ненаглядной Снежаны.