Поезд отправлялся под вечер. На вокзале Евгений Иванович искал лимонаду, пить хотелось от духоты. Не нашел: за день выпили весь лимонад, и квас тоже выпили; к мороженщицам стояли длиннейшие очереди; днем стояли, и к вечеру не убавилось охотников до мороженого. Евгений Иванович прошелся вдоль поезда, увидел вагон-ресторан и успокоился насчет утоления жажды: «Вот поезд тронется, пойду в вагон-ресторан». Он водворился в свое купе, пока что пустое, да и весь мягкий вагон не очень-то заселялся пассажирами. Поезд на север шел. Кто едет на север в начале лета? Только командировочные, им за мягкость не платят. Командировочные едут в жестких, купейных.
Правда, в купе висел чей-то плащ, сосед отлучился. Он появился было, но тотчас опять убежал. Только взглянул на Евгения Ивановича как-то особенно пристально, будто припоминая и узнавая.
— Вы, наверное, творческий работник? — сказал сосед по купе. — Писатель, художник... У меня глаз наметанный. Я прокурора, следователя сразу определю. По лицу. Профессия печать накладывает. И писателя, художника — тоже... Деятелей разных средних, невыраженных профессий труднее определить. Там границы сглажены. А если писатель, художник или там прокурор — это я сразу секу...
Евгений Иванович мягко улыбался, кивал, клевал носом, приглашая к дальнейшему разговору, к беседе. Но сосед сказал, что рядом в вагоне едут его друзья. Убежал к друзьям. Он был еще не старый, но абсолютно, классически лысый. Голова его, несколько утолщенная книзу, имела форму кабачка.
Общительный, склонный к знакомству в пути, Евгений Иванович путь начинал в одиночестве. Надеялся на вагон-ресторан, но его не спешили открыть. На станции Волхов торговали пивом. Евгений Иванович сбегал, как пассажир дальнего следования, в домашних туфлях, в спортивных брюках, в майке. Пива принес. Достал из авоськи продукты — колбасы, огурцов, яичек, хлеба, соли, масла достал. Ничего не забыл. С огурцов он тщательно срезал шкурку. Поужинал. Проводник в белой, еще но запачкавшейся куртке принес два стакана чаю и вафель.
Сосед опять забежал, но единственно для того, чтобы взять из кармана плаща перочинный ножик. Присел на мгновенье, поговорил — об искусстве, литературе. О Евтушенко, Шолохове: «Почему Шолохов романов не пишет? Почему Евтушенко молчит?» Вскочил, побежал.
Ночью Евгений Иванович не заметил, когда стало холодать, когда поезд из жары в стужу переехал, когда пересек экватор, собственно не экватор — Полярный круг. Но и до Полярного круга за одну ночь не доехать, не говоря об экваторе. Да и граница между теплом и холодом едва ли была. Евгений Иванович в окно не смотрел, крепко спал. Если бы и смотрел, все равно на ходу, даже и не слишком ходком, но разглядишь, как листки на березах становились все меньше и меньше — то есть моложе — и зелень их ярче, свежей. Поезд начал путь летом, в жару; подвигаясь в пространстве на север, во времени двигался вспять, возвращался в весну. Весною на севере зябко, особенно ночью. Даже и белой ночью.