Прошел год, и дядя Сережа уже был мне по плечо. «Эк как ты вытянулся!» — удивился он. И к Первому мая дал мне рекомендацию в партию.
За этот год я успел не только освоиться в цехе, но и сдружиться с хорошим парнем, токарем-револьверщиком Левой Ведерниковым. Он был во многом примечательным человеком. Прежде всего, обладал пытливым умом, на его счету было уже больше двух десятков рационализаторских предложений. Он много читал. И как только при заводе открылись шестимесячные курсы подготовки в вуз, сам поступил на них и заставил пойти и меня. Кроме того, он увлекался охотой. Было и у меня ружье. И это связало нас еще больше, укрепив мечты о путешествиях.
Сутки у нас обычно складывались так: после ночной смены (мы работали только но ночам, так было удобнее для учебы) приезжали домой и спали по три часа, затем встречались и начинали готовить домашние задания. В пять вечера мы уже сидели на курсах. В десять мчались на трамвае к Петропавловской крепости купаться и там, уже в одиннадцатом часу, бросались в холодные воды Невы, чтобы набраться свежести перед ночной сменой. В половине двенадцатого, точно по гудку, приступали к работе. И работали до половины восьмого. В начале девятого — дома, до полудня сон, и снова подготовка к занятиям, и снова курсы, и снова работа, и так изо дня в день шесть месяцев. Если бы не Ведерников, ни сил, ни упорства у меня не хватило бы. Я впервые встретил товарища, который не относился легкомысленно ни к какому делу, был всегда собранным, как пальцы в кулаке. И он своего добился. Правда, не стал путешественником, но из него вышел хороший изыскатель-дорожник. Еще до войны, после окончания института, уехал он на Колыму. Сколько повидал нового, такого, что редко встречается людям! Присылает мне письма. В них пишет о тайге, дикой и непролазной, о сопках, о морях-болотах на вечной мерзлоте. Об озере Джека Лондона и озере Танцующих хариусов.
У меня сложилось иначе. После окончания курсов я поступил в Горный институт. Хотелось на геолого-разведочный, но зачислили на горно-экономический. И все же мать была счастлива. Отец гордился. Еще бы — я в Горном, брат в Путейском. Хотя и трудновато я учился, но успевал. И совсем не было оснований для грусти. И все же:
Январь. Снежинки вертятся.
Мороз щиплет. Жжет.
И как-то теперь не верится,
И что-то сердце жмет.
Милая, единственная милая, —
Первая любовь,
Так зачем же кобылой сивою
Подвернулась в непогодь?
И что-то еще дальше. Но и в голове не держал, чтобы стать поэтом. Даже когда к нам в Горный приехал Александр Жаров и читал свою знаменитую «Гармонь», то и тогда никакого стремления к поэтическому поприщу я не почувствовал. Вот горным инженером хотелось быть. И учился упорно и много.