В этот день море еле шевелилось у берега. И незачем было идти сюда, но его все же какой-то бес потянул, и вот весь день прошел зазря. Хоть бы одна поклевка. И солнце уже садится, и веет с гор холодом, — пора уходить. Теперь уже ясно — рыбы нет. Слишком спокойно море. В такую погоду вода чиста и рыба не приближается к берегу. Она пасется на глубине. И кому, как не ему, старому дураку, это знать! Так нет, приперся сюда... Правда, хотелось хоть одну кефальку достать для старухи. Как же, достал! А старуха одна, весь день одна. На восемь лет моложе, а хворает чуть ли не каждый месяц. Да, нет такого месяца, чтобы не заболела... Ну да он ей все припас, что потребуется. Только протяни руку. К тому же и дочка проведает. Знает, болеет матка, прибежит... Только все равно зря приперся на море. Оно даже не шумит, так тихо. В такую погоду никогда доброй рыбалки не бывает. Да и никакой не бывает. Недаром и вся чайка сидит вдали на воде. Ждет, когда подымется рыба. Как же, ожидай, подымется она тебе. Будь ты неладно все и дело! Надо же, весь день стравил. А старуха одна. Может, и не приходила дочка. А ей могло чего-нибудь приспичить, и ни души. Приду с пустыми руками, чего скажу?.. В ее годы я и не знал, что такое хвороба. А она расклеилась... Какой ее недуг донимает? Черта с два скажет. Из нее слова клещами не вытащишь! А чего-то неладно ей, потому, и хотел достать кефальку...
Старик сматывал донки и бурчал, ругая и себя, и погоду, и рыбу, не пришедшую к берегу, и не глядел по сторонам, настолько был зол на весь мир и на каждого, кто попался бы ему на глаза. Да уж такая у него была раздражительная натура, и он ничего не мог с ней поделать, да и не хотел ничего делать. В семьдесят шесть лет не переделаешь себя, крючок тебе в дыхало!
Он еще больше раздражился оттого, что одна из донок зацепила за камень — наверно, попала в расщелину, и теперь никак ее не вытащить, а рвать не хотелось. И старик стал несильно подергивать, в надежде как-нибудь освободить груз и десяток крючков, привязанных к нему, хотя по горькому опыту знал, вряд ли удастся отцепить. И все же несильно подергивал то в одну, то в другую сторону, то подымал руку с жилкой, то опускал до гальки, которой было усыпано все побережье.
А солнце меж тем быстро оседало в узкую мглистую полосу, заливая небо малиновыми разводами. И как только скрылось, так сразу же краски стали гаснуть, и начало темнеть. И потемнела вода. И на землечерпалке зажглись огни. И тогда, все еще надеясь, но почти и не надеясь, он с силой дернул жилку и, как и следовало ожидать, оборвал ее, оставив и груз и десяток крючков в море. «А мать твою в душу! — выругался старик и чуть не прибил подвернувшегося мальчишку — вечно они суют свой нос в чужой мешок и не вовремя спрашивают об улове. — У, только попадись мне еще!..»