Нет, не сразу, а как-то время от времени он стал замечать в самых затаенных местах паутину, на полу в углах серые холмики пыли, приставшую твердую крошку на краю вымытой чашки или тарелки. «Только еще этого не хватало, — раздраженно думал он, — неужели так всю жизнь было, только не замечал, а теперь, сидя на пенсии, от нечего делать все вижу...»
Константин Николаевич поглядел на жену. Она сидела, низко склонив голову над шитьем. За последнее время у нее появилась какая-то странная потребность чинить рваные носки, ставить заплаты на застиранные полотенца. Нет, совсем она стала не такой, какою он знал ее все тридцать пять лет. Совсем не такой. А когда-то была огонь-девица! Может, потому и понравился ей, что был противоположен по характеру: тих, как агнец. Она подбегала к нему и смеялась во весь свой белозубый рот, сияя синими глазами.
— Чего ты все в стороне? — кричала она. — Идем к нам. Идем! — Она хватала его за руку и тянула на волейбольную площадку. И хохотала, видя, как он мажет по мячу. — Да ты не так, ты режь его, делай крученым. Ну, делай!
Он не понимал, чего она пристает, зачем ему волейбол, но был доволен, что она интересуется им.
«Красивая, — думал он. — Этого никак от нее не отнимешь...»
И в самом деле, она была хороша. Даже начальник экспедиции, солидный инженер, пытался за ней ухаживать, но он казался ей стариком, хотя ему было всего сорок лет.
— Настя, Настенька, — густым басом говорил он, — ну, волейбол, ну, Костя, но зачем же кричать?.. — и снисходительно улыбался.
— А я не кричу, у меня голос такой! — смеялась в лицо начальнику экспедиции Настя и тянула Костю, нерасторопного младшего техника, на площадку.
Когда Костя женился на ней, то начальник экспедиции с грустью сказал: «Опередил меня молодой». А когда узнал, что родилась дочь, сделал такие удивленные глаза, будто сын — это уж куда ни шло, но чтобы дочь... «Дочь?» — и развел руками, и поздравил младшего техника, впервые назвав по имени-отчеству.
Да, конечно, она была размашиста и далеко не из той категории аккуратисток, которые любят во всем порядок и чистоту. Но он заставил ее быть аккуратной. Ему не нравилось, как она громко хохочет, находил в этом не то чтобы вульгарное, но... воспитания, конечно, никакого не было. И осаживал ее. И она перестала смеяться. Не только громко, но вообще перестала. Да, удивительно, как это он — тихий, почти незаметный — сумел подчинить ее себе, такую волевую девицу. Видимо, потому, что был последователен в выполнении своей цели, а она неорганизованна, «человек порыва». Еще был у нее странность — была не в меру доброй.