Гости дружно аплодировали ей, а один гость из иностранного посольства подошел к Джине и в знак благодарности поцеловал ей руку и на чистом языке Северной страны попросил ее исполнить несколько цыганских песен.
Джина даже зарделась от этих похвал и новых просьб. Немного пококетничав, она взяла семиструнную гитару и под ее аккомпанемент стала петь цыганские песни. Иногда даже одновременно исполняла танцы.
И вот в момент исполнения песенки «Не вспоминайте меня, цыгане...», как раз когда она спела «...пою в последний раз...», в это самое мгновение оборвалась струна и издала такой заунывный и трагический звук, что все присутствующие впали в какое-то непонятное оцепенение. Джина тоже почувствовала что-то трагическое и бросила гитару на свободный диван. От этого легкого удара инструмент издал настолько минорный и еще более грустный, до боли трагический аккорд, что все гости почувствовали, словно у них внутри что-то оборвалось. Оцепенение их усилилось, и установилась такая тишина, что каждый слышал не только биение своего сердца, но и биение сердца соседа. Это было что-то непостижимое, трагическое предчувствие чего-то страшного и неотвратимого. Кто-то из гостей, более близких к Джине, прослезился. Казалось, что это страшное и неотвратимое вот-вот наступит и что это ужасное и трагическое уже у порога. Будто какая-то потусторонняя сила движет это трагическое событие и приближает его хотя и медленно, но уверенно, с постепенным ускорением, приближая его к кому-то из хозяев дома — этого чудесного обиталища счастья и благополучия.
Несколько освободившись от трагического предчувствия, женщины бросились к Джине, стали обнимать ее, целовать и восторженно хвалить исполнение ею песен и танцев. В то же время у многих гостей осталось какое-то тягостное настроение и ожидание чего-то непостижимо тяжелого.
А Джина, как будто заведенная пружина, со свойственной ей неуемной энергией включила магнитофон и под его музыку пустилась в пляс. Магнитофон играл цыганские ритмические мелодии, и Джина отбивала чечетку. Она кружилась, хлопала в такт музыки ладошками, и смотрящие на нее гости видели в Джине какое-то неземное существо, которому покоряются и наши песни, и наша музыка и танцы.
Она танцевала так, будто не человек, а робот, заведенный и управляемый не пружинами, не электроникой, а какими-то невидимыми и непонятными сверхъестественными силами. У смотрящих танец в глазах все помутнело, и они видели перед собою какую-то молочно-мутную непонятную среду, в которой что-то кружится, как в мутном калейдоскопе, и будто они не в квартире сотрудников Посольства, а где-то на берегу моря в ясную лунную ночь и перед ними танцует хоровод русалок, но слышали они музыку и четкие удары каблучков и носков туфелек Джины, отбивающих ритмы чечетки.